Зеркало ночи

Яркие губы, румянец во всю щеку. Синие, чуть навыкате, глаза, обрамленные загнутыми стрелами ресниц — не черных, рыжевато-русых, но пушистых и длинных. Как у коровы, с ненавистью думал Ганс, и ума немногим больше. Принимает за чистую монету все, что ей скажут, не в силах отличить правды от лжи, доброты — от корысти. Ну ничего, дайте лишь срок, хоть в церкви и говорят, что грешно обижать убогих. Не я, найдется кто-то другой: как же, единственная старостина дочка, за ней приданого дают столько, что можно век не работать. Да и с лица плеваться не тянет. А что дура — так это дело поправимое, подпилить лестницу в погреб или подсыпать чего в питье, и можно жить припеваючи с новой женой. За молодого вдовца с хозяйством любая пойдет, только свистни! Та же старинная дружка Аника, или гордячка Мара… Мара — та и впрямь хороша. С такой и в пир, и в мир, дай Господи, чтобы сладилось. Глаза — огонь, волосы — вороново крыло. И сплясать, и съязвить, и ожечь взглядом так, что сердце екнет! Работы не чурается, не то, что полоумная Бьянка, которая не знает, с какого конца подступиться к корове. У Бьянки пальцы, как у барыни — холеные, белые: староста дочь бережет, не дозволяет ей грязной работы. А у девки от безделья одни глупости в голове, птички, цветочки да сказочки. Лучше б о свадьбе думала, о будущем муже и детях. Он, Ганс, совсем не против детей: хорошо бы жена разок родила перед тем, как преставиться. Староста родную кровь не забудет, а там, глядишь, и свои пойдут — от той, что придется по сердцу. Но для начала надо уверить Бьянку, что она для него единственная, без кого он жизни не чает!

Ганс сладко улыбнулся невесте. Предложил откушать яблочка, припасенного из соседского сада.

Яблоко Бьянка взяла, но есть не стала. Поднесла к глазам, глянула на свет: прозрачная, налитая соком мякоть и темные капли семечек, парящие в медовом облаке. Август выдался погожим: ни дождей, ни туманов, иногда ввечеру громыхнет гроза, смочит нагретую за день пыль — а утром уже опять светит солнце. Хлеба налились так, что колосья пригнулись к земле, самое время жать, на лугах выросли копны свежего, ароматного сена. Дунет шальной ветерок, и прямо дух захватывает: до того жарко, нежно, пряно. В траве стрекочут сверчки, в небе звенят жаворонки — но нет-нет, и дохнет холодом, напоминая, что осень уже у порога.

Осень — время считать урожай и играть свадьбы. Осенью палят костры и гуляют на ярмарке. Осенью сгорела от лихорадки мама, оставив пятилетнюю Бьянку на руках у раздавленного горем отца. Бьянка не любила осень, но так и не смогла ее возненавидеть: как можно, когда все вокруг — такое яркое и летящее, рябиновое и золотое! А что на душе тяжко, так это можно перетерпеть: придет зима и засыплет золото снегом, укрывая размокшую листву и горькую память. Через год все повторится снова — но пока еще лето, нужно радоваться теплу и не вспоминать о плохом!

День клонился к закату. Над головой шумели березы, тихонько бранясь с ветром, путающим длинные пряди. Яркая прежде зелень выгорела, тут и там мелькали желтые листья. Солнце целовало кору, крася бересту легким румянцем, в озере отражалось ясное, без единого облачка небо — по-летнему яркое, но уже подернутое непрочным сентябрьским ледком. Крутой склон пестрел люпином и мальвой, в цветах возились шмели и пчелы, собирая последний в этом году мед. Под обрывом качались камыши, на выступившем из воды камне, нахохлясь, сидела цапля. Дальний берег был как на ладони: светлый, пронизанный солнцем березняк, темная громада леса, холм, затянутые дымкой горы, а на холме — смутно угадывающиеся развалины. Когда-то там стоял замок: высокий, мощный, богатый, сменивший десяток поколений гостей и хозяев. Он сгорел в одну ночь, как утверждали ходившие в деревне легенды, от него остались лишь закопченные камни и общая могила на кладбище: барон, баронесса, юный наследник и два младших ребенка-погодка, мальчик и девочка. Обгоревшие тела супругов различили только по кольцам и медальону, дети задохнулись в дыму. Прислуга разбежалась незадолго до несчастья, так что теперь было не разобрать: то ли это и вправду была кара небесная, то ли озлившиеся слуги жестоко отомстили хозяевам.

От воды поднялся туман, и на какой-то миг Бьянке почудилось, что замок стоит, как прежде: высокие башни вонзаются в небо, в окнах горят закатные сполохи. Но дунул ветер, и стены бесследно развеялись, оставив только тень на воде. Девушка замечталась о том, как все было раньше: подъезжающие к воротам экипажи, красавицы в пышных платьях, окруженные блестящими кавалерами и пажами, музыка, пир, танцы. Быть может, кто-то из дам взял бы ее в служанки, и она смогла бы взглянуть на это великолепие хоть глазком. Бьянка не обольщалась на свой счет: что в домотканой юбке и кофте, что в золоченом наряде княжны она не произвела бы фурора, даже Ганс был слишком хорош для нее. Девушка украдкой взглянула на жениха: четкий профиль, брови вразлет, потертый, но ладно сидящий на фигуре кафтан, залихватски заломленный картуз и высокие скрипучие сапоги, которыми Ганс страшно гордился.