Зеркало ночи

Первый парень на деревне, и что он только в ней нашел? Ему бы гулять с красавицей Марой, а не с ней. Рядом с шумным, суетливым до назойливости Гансом Бьянка казалась себе серой мышью и никак не могла поверить своему счастью: видный, заносчивый с прочими парень угождает ей, как может, и смотрит, будто на принцессу из сказки. А по нему половина деревни сохнет! И не сказать, чтоб притворялся: Ганс парень прямой, открытый, что на уме, то на языке и на деле. Два дня как сватов заслал… Может, и правда — любовь?

Сразу ответа она не дала, выпросила неделю на раздумья. Отец не торопил: не хотел неволить, хотя сам был рад-радешенек, что у молодых сладилось. А Бьянка не знала, что и думать: Ганс был ей люб, но что-то останавливало от того, чтобы сказать «да» и броситься в объятья жениха.

Над озером снова пронесся шквал, гоня крупную рябь. Деревья застонали, качнули ветвями, серебряная от тумана вода ударила о высокий берег — и в ее шелесте Бьянке послышалась музыка. Легкая, едва слышимая. Будто где-то в горах поет одинокая флейта, и ветер доносит обрывки мелодии.

— Что это? — удивленно спросила Бьянка.

— Ганс, слышал?

Жених поперхнулся словом — все это время он говорил, не умолкая. Потешно покрутил головой, вслушиваясь, но момент был упущен — или, в самом деле, и не было там ничего?

— Нет, — обескуражено выдохнул он.

— Почудилось?

Зябко повел плечами. Глянул — искоса, с ехидцей. Блажит суженая!

— И верно, почудилось, — легко согласилась девушка.

— Не бери в голову.

Ветер утих, будто собираясь с силами. Новый порыв — и флейта заиграла снова, еще громче и слаще прежнего. Развалины манили взгляд.

— Погуляем по берегу? — робко предложила Бьянка, заранее зная, что жених ей откажет.

Ганс, конечно, поворчал для порядка, что уже вечереет, какие еще прогулки. Но умоляющие глаза невесты и не думающее садиться солнце убедили его в том, что можно и уступить. Авось, перепачкает подол в тине или подвернет ногу, будет ей впредь наука! Сваты ждут, споры сейчас затевать не с руки… пусть упрямица видит, как он ее любит!

— А то, — кивнул, не особо пытаясь скрыть равнодушие.

— Погуляем. Погодка что надо, и до ночи еще далеко.

Дурной славы за озером не водилось, каждая тропинка в округе была не раз и не два исхожена: вечерами Ганс миловался здесь с Аникой, чтобы не попасться на глаза Бьянке или ее папаше. Лес как лес, развалины — груда горелого камня, схорониться удобно, и народ без дела не ходит. В сказки Ганс не верил, за все лето не встретил никого опаснее комара — и потому был спокоен, разве что невзначай тронул прилаженный к поясу нож. Места глухие, мало ли, из чащи кто выскочит. Лезвие в ладонь, серебряная чеканка по стали — не поздоровится ни человеку, ни зверю, а нечисть и сама за версту обойдет. Нож он сменял на ярмарке у пропойцы, всюду носил с собой, но пока так и не подгадал случая пустить в ход, кроме как порезать хлеб или сало. Вот бы и впредь так было!

Вечерами в лесу тихо. Крикнет шальная птица, хрустнет под ногой ветка. Громадные вековые дубы, ивы на берегу… Вдоль озера вьется тропинка, по которой ходят охотники и грибники, а мальчишки бегают взапуски с самодельными садками и удочками: лучше всего клюет у развалин, кто не поленится — всегда вернется с уловом. Ганс сам перетаскал оттуда целую прорву окуней, а однажды даже подсек щуку: зубастая гадина щелкнула пастью у самых глаз и сорвалась, едва не утянув за собой крючок и незадачливого рыбака. От воспоминаний стало сладко, захотелось, как встарь, посидеть на берегу с удилом, пусть даже и с Бьянкой под боком. Ганс обернулся к невесте, чтобы позвать ее порыбачить, и оторопел: петляющая между стволами тропинка была пуста, Бьянки и след простыл.

— Бьянка! — позвал он подругу, думая, что та в шутку решила спрятаться.

— Выходи, хватит уже играть!

Эхо повторило его слова — глухо, бесплотно, равнодушно, ему не было дела ни до девушки, ни до ее спутника. Хребет ожгло холодом, но парень едва это заметил: он все ждал, что вот-вот раздастся смех, и на тропу скользнет знакомая фигура. Но из зарослей ему никто не ответил, и тогда Ганс испугался по-настоящему.

Ее окружали тишина и молочно-густой туман, сквозь который смутно угадывались стволы. Бьянка и сама не могла бы сказать, где, а, главное, как она очутилась: только что шла по тропе, слушала птиц, рядом что-то бубнил Ганс, и в единый миг мир будто перевернулся. Из великого множества красок осталось только две, черная и белая, птичий щебет и шорохи леса поглотило безмолвие. Бьянка крикнула — и не услышала собственного голоса, кожа на загоревших за лето руках стала бледной, как полотно. Сплетенные над головой ветви покрылись иглами инея, тело сковал холод, вокруг колыхался белесый туман, похожий на складки савана. Как ей хотелось обратно, к солнцу и птицам, к уютно бубнящему Гансу!