Зеркало ночи

— А что тогда гуляешь с коровой? — лениво спрашивала Аника в паузах между поцелуями.

— Леший, значит, не позарится, а тебе все сгодится?

— Дура, — ласково шептал Ганс, треща пуговицами на рубашке.

— Возьму ее за себя, дождусь старостиного наследства, а там все под богом ходим. Можно ведь и во второй раз жениться, хотя бы и на тебе!

— Умно! — оценила Аника, как видно, ничуть не возражая, и парочка вновь принялась целоваться.

Значит, жениться, взять все, что отец даст в приданое — и снести на погост?

От обиды у Бьянки потемнело в глазах. Она больше не могла тут оставаться: ломанула через кусты, не разбирая дороги, как косуля во время гона.

— Черт! — процедил Ганс, прерывая утехи.

— Кто-то здесь был!

Выглянул, но успел заметить лишь край мелькнувшей юбки — к сожалению, очень знакомой.

— Бьянка! — заорал он вслед.

— Постой, я все объясню!

Всхлипнув, девушка припустила еще быстрее, не желая смотреть в бесстыжие глаза и слушать ловкие оправдания. Все это время Ганс ей лгал, а она, дура, млела, что он рядом, хотела от него детей! Ей казалось, что сердце сейчас разорвется — не от бега, от глубокого, всепоглощающего отчаяния пополам с ненавистью. И когда непрочный глинистый берег раскрошился под ее весом, а сама она ухнула в воду — это было как избавление.

— Надо же, барахтается. Может, притопи ее, вдруг выберется?

— Не выберется, под берегом яма в два роста, а дно затянуто илом. Видишь, она уже и шевельнуться не может? Пошли. Сама потопнет, неохота марать руки.

И они ушли. Ганс и Аника, бывший жених и бывшая подруга. Бьянка знала, что жизни ей осталось чуть, но ее последним желанием было не повидать отца, не попрощаться с солнцем, небом и теми, кто был ей дорог. Больше всего на свете она хотела, чтобы эти двое поплатились за свое предательство — а там будь, что будет.

Каким наслаждением было бы порвать Гансу глотку, выцарапать глаза Анике! И огорчало Бьянку только сознание, что, представься такая возможность, она их и пальцем не тронет. Просто не сможет, и все.

— Чего проще, — прошелестел рядом шепот, который она слышала в лесу.

— Ты правда этого хочешь, девочка?

Бьянка кивнула, не надеясь на голос. Тина хлынула в нос, в уши, в глотку, но девушка даже не дернулась. Тело уже отказалось жить и дышать; все, что у нее было — краткий миг просветления перед тем, как нырнуть в беспросветную ночь.

— Еще не время, — настойчиво повторил голос, совсем как тогда. Бесплотная ладонь выдернула ее из тины и понесла над озером, баюкая, как мать — дитя. Белесый незнакомец был ужасен, он совершал пугающие, невозможные вещи, но Бьянка была спокойна — впервые за этот полный горечи день. Все самое страшное уже случилось, о чем теперь убиваться?

Оказалось — есть о чем.

Полет окончился в замке, под мрачными, теряющимися во мраке сводами. Рука поставила ее перед громадным зеркалом, Бьянка заглянула в него — но не увидела своего отражения, только клубящуюся в раме тьму.

— Это Зеркало Ночи, — сказал тот же голос.

— Не спеши. Оно проснется и отразит твою суть, тогда ты сможешь выбрать.

Стекло потекло, словно туман, и из тумана выступили сразу две Бьянки: одна — гордая, темная, сотканная из тысячи оттенков ночи, вторая — тихая и бледная, почти прозрачная.

— Решай, — властно прошелестело рядом.

— Чего ты хочешь?

— Отомстить! — крикнула черная Бьянка. А светлая вздохнула и опустила глаза.

Рассвет следующего дня застал Анику лежащей с разорванным горлом в залитой кровью постели. С вечера в дом никто не входил и не выходил, окна и двери были заперты. Хоронили ее в закрытом гробу; увидев дочь поутру, мать повредилась рассудком и не узнавала никого из родных. Ганс шел за гробом подруги и думал, что он — следующий, а к убийству причастен человек, которого они оба знали, кого оставили умирать в озере.

Бьянка.

Кто знает, как, но это ее рук дело.

Тело Бьянки искали, но так и не нашли, а потом исчезновение забылось за смертью Аники. Теперь надо было ждать ночи и неминуемого возмездия — или самому отправляться на поиски, а там как кривая вывезет.

Ганс нехорошо улыбнулся и тронул висящий на поясе нож. Рукоять легла в ладонь, как влитая, палец нащупал серебряную дорожку на лезвии.

Он сбежал с похорон, не дожидаясь, пока гроб засыплют землей, а часом позже уже шагал в сторону развалин. В лесу удача ему изменила: он потерял направление, заплутал и блуждал до самых сумерек, пока не наткнулся на высокие, мрачные, неприветливые стены старинного замка. Этот был тот самый замок, что когда-то сгорел, Ганс узнавал тропу и приметные вешки на берегу.

Лес стоял стеной — темный, жуткий и тихий, как полуночное кладбище. Меж стволами струился туман, трогая кожу липкими холодными пальцами.