Среди московских медиков бытует одна жутковатая история, но рассказывают ее в тесном профессиональном кругу-только своим.
Добавить в моё избранное
14 мин, 44 сек 11531
Приключилась она, по слухам, в конце 70-х годов прошлого века в одной московской больнице, которая была на хорошем счету у начальства. Оборудования для этой больницы не жалело государство — медтехнику из-за границы поставляли, когда была возможность, за валюту.
И вот вдруг столкнулись медики в этой хорошей больнице с такой чертовщиной, что даже неловко сказать… Главврач, как лицо партийно уполномоченное, в особенно сложной ситуации оказался: меры принимать надо, а какие и к кому — понять невозможно! В большинстве своём советские медики были суровые материалисты. Но если вдруг чего — к вящей славе марксизма-ленинизма твёрдую веру в науку и силу разума руководящие лица обязаны были поддерживать у персонала. А как, спрашивается, поддерживать, если объективная действительность, что называется, пальцем тебе не в бровь, а в глаз?!
Одним словом, ситуация исключительно неловкая.
А получилось так: молодой врач шестого отделения общей реанимации и интенсивной терапии, Геннадий Алексеевич, впал в некоторое помрачение ума. Смущали его такие мысли, поделиться которыми с коллегами он уже около двух недель опасался.
Но вот как-то утром он услыхал в коридоре разговор двух медсестёр. Женщины шушукались довольно громко — нельзя было не услышать.
— Сказано: число зверя — шестьсот шестьдесят шесть… Понимаешь?! Шестая койка в шестой палате, шестое отделение.
— Точно! Точно. Светка мне тоже говорила: все там помирают. Ох ты!
— Светка! Я тебе говорю: ни одного не выписали. Все в морге.
— Ох ты! Ох ты!
— А парнишка-то молоденький, всего пятнадцатый годок! Я его и пожалела: пристроила в коридорчике… Пока доктор ушёл, уложила его. Хоть и в коридорчике — так хоть жив останется, верно ж?!
— Верно, верно.
Тут тётки завздыхали, а, завидев Геннадия Алексеевича, переглянулись и замолкли.
Геннадий Алексеевич же сделал вид, что разговора никакого не слышал, а сам между тем хладным потом мысленно облился. Сделалось ему совершенно ясно, что шила в мешке уже не утаишь, и надо ему идти и сдаваться начальству со всеми своими дурными мыслями. А то вон уже побежали слухи, заработало радио «ОБС» (Одна Баба Сказала).
Нездоровые сенсации — вот как это называется-то! Ни ему, ни родному медицинскому заведению не на пользу. Только к кому ж идти?
Кому такое доверить можно? Желательно ещё, чтоб самого на смех не подняли: мол, молодой врач — недоучка. Не хочется опозориться перед коллегами. Припишут ещё профнепригодность… Надо же: шестьсот шестьдесят шесть, число Зверя! А что, если?… Нет: срочно что-то делать, меры принимать, меры… И тут, как в омут головой, принял он решение: к заведующему! Заведующий, как сам человек пьющий, но партийный, сумеет в вопросе разобраться с правильной идеологической точки зрения. С другой стороны — не станет молодого специалиста в дурном свете перед сотрудниками выставлять. Не сможет — небось, у самого рыло в пуху.
Не откладывая дела в долгий ящик, явился молодой врач в кабинет заведующего.
И для затравки выложил перед начальством статистику по 6-й палате ИТ (интенсивной терапии).
Всего в отделении было восемь палат. Каждый врач вёл свои две палаты, окаянная же шестая была на попечении сразу двух врачей, один из которых, однако, находился теперь в отпуске.
— Ну и чего это ты мне бумажки суёшь? — вяло поинтересовался заведующий отделением — между прочим, доктор наук А. К. Жуков.
В подсунутой Геннадием Алексеевичем статистике получалось по цифрам, что каждый второй аккуратно в шестой палате помирает. Вместо того, чтобы поправляться. Оно, конечно, палата ИТ — это палата ИТ, это вам не грязелечебная физкультура. Но с другой стороны, безрадостные показатели палаты уж очень резко выделялась на фоне остального социалистического соревнования.
Доктор наук Жуков мрачно просмотрел цифры и перевёл недоумевающий взгляд на молодого коллегу:
— Вот, значит, какие у нас дела… — протянул он.
— Намекаешь, значит? В смысле, что не справляешься, да? Не можешь доглядеть за всеми, да? В том смысле, что у нас недоукомплектация, потому что Варька в декрет ушла осенью, Климович в отпуске, ещё одного врача так и не подобрали взамен… И что?! Да я сам все знаю!
— Да, я, Андрей Константинович, не то… Не это хотел! — взмолился молодой специалист. Все-таки, когда заведующий расходится — остановить его нелегко.
— У меня… другое… Сомнение у меня… Это была неожиданная реплика.
Заведующий с интересом воззрился на Геннадия Алексеевича, будто ожидая, что «сомнение» прямо сейчас откуда-то из недр молодого коллеги выскочит и ощутимо материально проявится перед глазами. Впрочем, сейчас же ему пришла в голову другая, более опасная мысль, и он нахмурился.
— В чем? В чем сомнение? — спросил он, нервно поглядывая на портрет В. И. Ленина, хитро прищурившийся из-за спины молодого коллеги.
И вот вдруг столкнулись медики в этой хорошей больнице с такой чертовщиной, что даже неловко сказать… Главврач, как лицо партийно уполномоченное, в особенно сложной ситуации оказался: меры принимать надо, а какие и к кому — понять невозможно! В большинстве своём советские медики были суровые материалисты. Но если вдруг чего — к вящей славе марксизма-ленинизма твёрдую веру в науку и силу разума руководящие лица обязаны были поддерживать у персонала. А как, спрашивается, поддерживать, если объективная действительность, что называется, пальцем тебе не в бровь, а в глаз?!
Одним словом, ситуация исключительно неловкая.
А получилось так: молодой врач шестого отделения общей реанимации и интенсивной терапии, Геннадий Алексеевич, впал в некоторое помрачение ума. Смущали его такие мысли, поделиться которыми с коллегами он уже около двух недель опасался.
Но вот как-то утром он услыхал в коридоре разговор двух медсестёр. Женщины шушукались довольно громко — нельзя было не услышать.
— Сказано: число зверя — шестьсот шестьдесят шесть… Понимаешь?! Шестая койка в шестой палате, шестое отделение.
— Точно! Точно. Светка мне тоже говорила: все там помирают. Ох ты!
— Светка! Я тебе говорю: ни одного не выписали. Все в морге.
— Ох ты! Ох ты!
— А парнишка-то молоденький, всего пятнадцатый годок! Я его и пожалела: пристроила в коридорчике… Пока доктор ушёл, уложила его. Хоть и в коридорчике — так хоть жив останется, верно ж?!
— Верно, верно.
Тут тётки завздыхали, а, завидев Геннадия Алексеевича, переглянулись и замолкли.
Геннадий Алексеевич же сделал вид, что разговора никакого не слышал, а сам между тем хладным потом мысленно облился. Сделалось ему совершенно ясно, что шила в мешке уже не утаишь, и надо ему идти и сдаваться начальству со всеми своими дурными мыслями. А то вон уже побежали слухи, заработало радио «ОБС» (Одна Баба Сказала).
Нездоровые сенсации — вот как это называется-то! Ни ему, ни родному медицинскому заведению не на пользу. Только к кому ж идти?
Кому такое доверить можно? Желательно ещё, чтоб самого на смех не подняли: мол, молодой врач — недоучка. Не хочется опозориться перед коллегами. Припишут ещё профнепригодность… Надо же: шестьсот шестьдесят шесть, число Зверя! А что, если?… Нет: срочно что-то делать, меры принимать, меры… И тут, как в омут головой, принял он решение: к заведующему! Заведующий, как сам человек пьющий, но партийный, сумеет в вопросе разобраться с правильной идеологической точки зрения. С другой стороны — не станет молодого специалиста в дурном свете перед сотрудниками выставлять. Не сможет — небось, у самого рыло в пуху.
Не откладывая дела в долгий ящик, явился молодой врач в кабинет заведующего.
И для затравки выложил перед начальством статистику по 6-й палате ИТ (интенсивной терапии).
Всего в отделении было восемь палат. Каждый врач вёл свои две палаты, окаянная же шестая была на попечении сразу двух врачей, один из которых, однако, находился теперь в отпуске.
— Ну и чего это ты мне бумажки суёшь? — вяло поинтересовался заведующий отделением — между прочим, доктор наук А. К. Жуков.
В подсунутой Геннадием Алексеевичем статистике получалось по цифрам, что каждый второй аккуратно в шестой палате помирает. Вместо того, чтобы поправляться. Оно, конечно, палата ИТ — это палата ИТ, это вам не грязелечебная физкультура. Но с другой стороны, безрадостные показатели палаты уж очень резко выделялась на фоне остального социалистического соревнования.
Доктор наук Жуков мрачно просмотрел цифры и перевёл недоумевающий взгляд на молодого коллегу:
— Вот, значит, какие у нас дела… — протянул он.
— Намекаешь, значит? В смысле, что не справляешься, да? Не можешь доглядеть за всеми, да? В том смысле, что у нас недоукомплектация, потому что Варька в декрет ушла осенью, Климович в отпуске, ещё одного врача так и не подобрали взамен… И что?! Да я сам все знаю!
— Да, я, Андрей Константинович, не то… Не это хотел! — взмолился молодой специалист. Все-таки, когда заведующий расходится — остановить его нелегко.
— У меня… другое… Сомнение у меня… Это была неожиданная реплика.
Заведующий с интересом воззрился на Геннадия Алексеевича, будто ожидая, что «сомнение» прямо сейчас откуда-то из недр молодого коллеги выскочит и ощутимо материально проявится перед глазами. Впрочем, сейчас же ему пришла в голову другая, более опасная мысль, и он нахмурился.
— В чем? В чем сомнение? — спросил он, нервно поглядывая на портрет В. И. Ленина, хитро прищурившийся из-за спины молодого коллеги.
Страница
1 из 5
1 из 5
