Память в бутылках

Долговязый тощий тип лет тридцати, не слишком приятный, но и не урод — костистое лицо с резкими, но правильными чертами, под бесформенной рубахой угадывалась худая, но жилистая фигура; по-настоящему отталкивали только крючковатые пальцы, похожие на когти стервятника. Джереми решил, что не позволит совать пальцы себе в задницу. Ну… или за очень дополнительную плату.

Во всем остальном клиент устраивал.

Он вильнул бедрами и отправился вслед за человеком, подергивая плечами, когда мерещилась клейкая паутинная нить.

— Ну и вонь, — с порога сморщил нос Джереми, потом настороженно втянул воздух снова.

— У тебя кошка сдохла?

— Нет, — Саймон не видел причины лгать. Так или иначе, купленная бутылка не покинет стола, — Это пахнут те, кто приходил до тебя.

Джереми клацнул зубами и прикусил язык.

— Эй, ты чего?

— Проходи, — Саймон толкнул его внутрь, пальцы-когти царапнули сквозь тонкую майку, и Джереми отшатнулся.

Томный, волглый запах тлена. Липкая паутина в горле, на коже, капает с ногтей стервятника. «У меня на спине пятно», подумал Джереми, «Из него прорастут ядовитые цветы».

Он закрыл ладонью рот, чтобы не вытошнило. Запахами и обстановкой обитель клиента смахивала на чулан, и Джереми боялся обернуться, боялся открыть глаза. Чулан… и его отец. Серебряная пряжка. Возвращение.

«Добро пожаловать домой, сынок!» На стенах, поросшие ворсистой бело-зеленой плесенью, точно куски дорогого сыра, висели тела. Опустошенные тела людей, выпотрошенные, как рыба на рынке. Но отсутствие ливера не спасло от гниения, мертвецы тлели, текли и загустело оседали на плинтусе, прежде чем опуститься лужами на пол.

Джереми предположил, что его место где-нибудь еще. Комнаты-то забиты доверху.

Он заорал, но стервятник зажал рот.

— Тихо. У тебя волосы. Красивые волосы, я должен был привести тебя. Ты правильная бутылка. Если не ты, все пропало. Могут прийти, — бормотал человек, и Джереми не пытался даже мысленно именовать его «психом». Почему? Не более, чем отец. Не более, чем он сам.

Удалось высвободиться. Джереми заметил длинный нож, темно-бурый от засохшей крови, стервятник его не чистил.

Если Джереми заорет снова, нож окажется между лопаток. Там, где засеяны семена ядовитых цветов.

— Эй, давай я отработаю. Мы договаривались, не так ли? — сказал он с ухмылочкой.

Оттянуть время. Поиграем в Шахрезаду, тысяча одна мертвая ночь. Джереми облизал темно-багровую помаду с губ.

— Нет, — говорил стервятник, — Мне не нужно твое тело. Если внутри сидр, я выкину тебя. И других тоже. Я устал от сидра. Я ищейка. Я чую в тебе… правду.

— Ну же, красавчик. Я никуда не денусь. Ты получишь все… и еще чуть больше, — кислинка тлела под языком, шипела, как аспирин-Упса; Джереми колотило, будто в лихорадке, но он умел подать это под соусом страсти.

«Да ты, парень, VIP-клиент».

Рот стервятника, против ожиданий, не вонял сырой землей и дождевыми червями, а пах мятой, и зубы оказались ровными. Джереми почти понравился поцелуй. Но в последний момент, когда слюна их соединилась, Саймон вонзил в плечо беловолосого нож.

Джереми почудилось — кровь течет отовсюду. Свернулась в слюне, брызнула из глаз. Из ушей. Из-под локтей и ногтей, вместо спермы и капель пота в пупке.

Боль в плече забилась вторым сердцем.

Два сердца — это перебор, подумал Джереми.

Вторая мысль: я не хочу умирать.

Как будто его спрашивали. Он уставился на стервятника жалобно, словно ребенок, у которого отняли леденец, и мерещилось серебро и пряжка, и чулан. Безысходность.

Джереми сполз на заляпанный трупными выделениями пол, злясь на себя, что проиграл чересчур быстро.

Саймон выронил нож. Тот воткнулся в ободранный линолеум между указательным и средним пальцем беловолосого. Саймон дико вращал глазами, отчего белкИ перехватывали блики тусклого света; он попытался вдохнуть полной грудью, но летняя духота давила вроде тесного корсета.

Саймон наклонился к беловолосому.

— Это ты.

Не так. Саймон поцеловал рану на плече парня, поцеловал его самого, потом вытащил нож.

— Не сидр.

Запрокинул голову назад, держа нож на вытянутых руках, будто посвящая жертву в рыцари неведомого ордена.

— Вспомнить. Вспомнить. Я… От туш на стенах отделилось несколько мух. На пол сыпались опарыши, а взрослые мухи подлетели пировать на свежую кровь. Одна поползла по лезвию. Саймон поймал насекомое. Хрупнул хитиновый панцирь.

Саймон рассмеялся.

От его смеха заколыхался густой смрад квартиры. Задрожали стены, будто от землетрясения; мир приветствовал его — вспомнившего; мир отвергал его — потому что вспомнил.

— Ты знаешь мое имя? — обратился он к беловолосому. Тот не ответил, и Саймон поднял его с полу, шлепнул по щекам.