Райтер

Индифферентная деструкция. Что я мог поделать? В «Героях меча и магии — 4» есть артефакт, который называется Меч Титанов. Я был таким Мечом, дланью карающей и опосредованным — обратите внимание! — орудием. Орудием чистой, девственной деструкции.

Мне все сложнее писать. Не знаю. в чем тут дело; может, возраст, а может, просто лень. Никогда бы не подумал, что слова могут с таким скрипом вылезать из моих мозгов. Помнится, в одиннадцать лет я не мог уследить за лавиной образов и мыслей, фонтаном бьющих из глубин моего сознания. Еще в одиннадцать я любил читать словарь Ожегова. С любой буквы. До сих пор помню слова на «А»: аббат, аборт, альков, ангина, аэродром. Я переворачивал страницы, похожие на пергамент, и старался запомнить все слова, которые попадались мне на глаза. Запомнить не получалось, но время от времени в памяти всплывало то или иное определение: «углубленную нишу в стене» я не забуду никогда.

Сейчас все иначе, мир сдвинулся с места — или с места сдвинулся я? Может, я уже похож на одного из героев Эдгара По — молодого, худощавого, с горящими безумными глазами… «Я сознаюсь! оторвите половицы! вот здесь, здесь! это стучит его мерзкое сердце!» Хе-хе-хе. В одной недавней рецензии я прочитал, что «стук сердца под половицами помогает изобличить убийцу». Это склоняет чашу весов в сторону мира, а не меня.

Я помню свою первую печатную машинку. Она же последняя. Это был монстр с труднопроизносимым белорусским названием и добрым десятком западающих клавиш. Мне нравилось нажимать по десять-пятнадцать клавиш одновременно и наблюдать за тем, как пятнадцать металлических штырьков синхронно поднимаются из своих гнезд. Они рвались к черной ленте, которая тянулась через лист бумаги; каждый из них мечтал первым впечатать свой образ в девственную гладь переработанной древесной породы… но ни один не успевал. Они сплетались в клубок, мешая друг другу, сталкиваясь головками у самого края печатной ленты. Каретка сдвигалась на один шаг, а лист оставался чистым. Еще мне нравилась рукоятка, расположенная сбоку — она помогала двигать каретку. Если нажать на нее слегка, то бумага чуть подпрыгивала на валике, но каретка оставалась на своем месте. Чтобы каретка съехала вправо, необходимо было приложить резкое усилие к рычагу — и тогда раздавался негромкий перестук шестеренок, вращающих невидимые валики, а каретка с листом уходила вбок.

На машинке я напечатал два рассказа: «Взрыв» и «На озере». Это было намного тяжелее, чем писать от руки, но и результат выглядел гораздо приличнее. Я вглядывался в напечатанные буквы и не мог поверить, что именно я выстроил их в таком порядке и сложил в предложения. Я дал прочитать рассказы отцу, но тот сказал, что я ненормальный. Мой отец любил футбол и мотогонки. Через три года после того, как мне купили печатную машинку, отец выкупил у соседа старый «Урал». Он проездил на нем чуть больше месяца: как-то с утра я незаметно пробрался в гараж и перерезал трос от ручного тормоза. На первом же повороте дражайший папочка вылетел из седла и свернул себе шею. Так я стал почти сиротой.

Почти — потому что оставалась еще тетя Лена, любовница отца, жившая с ним в последние годы. Она вцепилась в меня мертвой хваткой и заявляла всем подряд, что у меня «несомненный литературный талант», что я со временем стану «настоящей звездой» и, бесспорно, «сделаю свое имя бессмертным». Особенно ее впечатлил рассказ «Жуть», в котором маленький мальчик отрезал себе половой член. Мальчику казалось, что его пенис — порождение тьмы; живое существо, способное только убивать. Он решил проверить свою теорию и поймал девочку на два года его младше. Мальчик приказал девочке поговорить с Жутью — так он называл собственный половой орган. Девочка, зарыдав, исполнила приказ — а мальчик, задрожав от ужаса, увидел, как Жуть начала шевелиться и тянуться к девочке. Этого ему хватило с лихвой; он удостоверился, что несет на себе тяжкий крест — куда тяжелее, чем отец, который, не сознавая того, жил в грехе (за что и поплатился, собственно). Крест мальчика был тяжелее, потому что совершенно от него не зависел, мальчику чудовищно не повезло, вот и все. Кто же виноват в том, что он оказался носителем такого послания? Никто. Мальчик, совершенно опустошенный и подавленный, пришел в пустой дом и достал кухонный нож. Затем он взял разделочную доску, сел на кровать и одним взмахом руки избавил себя от своего креста.

Тётя Лена читала рассказ, держа страницы в правой руке и прикрыв рот левой. Когда она дошла до финала, ее глаза расширились и уткнулись в угрюмое слово КОНЕЦ. Она переводила взгляд со страниц на меня и обратно. Я молча смотрел на нее, ожидая вердикта.

«Это… интересно, — сказала она и нервно улыбнулась.

— Ты… ты очень талантливый… но… нет, я понимаю, но»… «Спасибо, — ответил я и выхватил «Жуть» у нее из рук.

— Я старался».

Она соблазнила меня в шестнадцать лет.