Райтер

В оригинале предложение выглядело следующим образом: «… эти нувориши готовы днями кричать: бей жидов! бей жидов! бей жидов! — не осознавая, что бить будут в первую очередь их самих».

Ко мне приходили из «Комсомольской правды», спрашивали о секретах популярности. Я ответил, что не знаю ни о какой популярности, тогда они начали вербовать. Дескать, вы осознаете, что можете повлиять на, склонить к, вразумить и т. п. Ответил что-то вроде: да, стараюсь… Потом ради хохмы с интервалом в две недели опубликовал две статьи, в которых последовательно обвинил во всех бедах России сначала корейцев, а затем — африканских негров. Через день после выхода первой статьи в Неве утопили трех корейских студентов, а после появления в печати второй случилась знаменитая Травля Негров на Измайловском.

То, что слово убивает, я понял еще в школе. Когда меня пытался изнасиловать одноклассник, я написал от его имени записку и подбросил в карман самому отмороженному выпускнику. Не буду вдаваться в подробности содержимого записки, но тело моего насильника нашли лишь через полгода, когда сошел снег.

Я до сих пор иногда подолгу вглядываясь в напечатанные слова, представляя себе, что было бы, если… и тогда меня охватывает чувство настолько сильное, что приходится с силой впиваться в рукав пиджака, чтобы не закричать.

Слово страшнее любого яда, кто владеет словом — тот владеет миром. Взявший перо не может остановиться, он должен либо писать, либо убить себя. Ты падаешь в бездонный колодец, понимаешь, что тебе никогда не выбраться… и вместе с тем приходит сладкое осознание того, что тебе никогда не упасть. Падение вечно — если только вечность достаточный срок, и тебе уже хочется падать, ты находишь в этом кайф, кайф смертника, которого в раю ждут — не дождутся семьдесят девственниц. Ты берешь в руку перо, и кто знает, что оно выкинет в следующий момент? осознаешь ли ты всю ответственность, которая теперь лежит на тебе? сможешь контролировать всю мощь этого оружия, оружия, с которым не сравнится никакая баллистическая ракета? О, я бы советовал трижды подумать, прежде чем избрать такую участь! Потому что если ты не справишься, тебя ждет проклятие, которое не смоется веками и не сотрется тысячелетиями. Твое падение будет ужасно, и в один кошмарный момент твое сознание вдребезги разобьется о каменное дно колодца, имя которому — безумие.

Меня так нигде и не напечатали. Нижний ящик стола переполнен рукописями, а средний — стандартными бланками отказов, в которые кто-то от руки вписал мою фамилию. Иногда мне кажется, что все эти бланки заполнены одной рукой; иногда мне кажется, что где-то глубоко под землей живет монстр с тысячами рук, чем-то напоминающий древнюю Кали, который заполняет бланки ответов всем неудачникам. Иногда меня трясет от бессилия, и тогда и снова пишу.

На бумаге я вижу себя героем, я вижу себя автором бестселлеров… на бумаге я вовсе не напоминаю того труса, которым являюсь. И, конечно, я никогда не убью Шафранова, не скажу ему ни одного грубого слова… не перестану носить ему рукописи и распечатки. Он все так же будет поливать меня помоями, сравнивать с отморозками вроде Никитина или Головачева. И я снова буду писать, писать, писать… Потому что я — райтер, никчемный, бессмысленный… аппендикс в мире литературы.

Господи, Господи, я пишу эти строки и ловлю себя на мысли что уже с трудом отличаю правду от вымысла, путаюсь в собственных словах, как последний графоман. Что было на бумаге, а что в реальной жизни? События последних дней сливаются в какую-то бессмысленную кашу… Боже, как болит голова! Чем же все это кончится?

К черту. Зачем я когда-то выучил алфавит? Только что в новостях сказали, что экстремистская группировка, скандируя отрывки из моих статей, окружила Парламент. Телефон звонит, не умолкая, — а я боюсь снять трубку. Хотел было уехать в Сосновый Бор, но под окнами уже час дежурит подозрительная «восьмерка». Если поднимется шум, всплывет всё говно. Может, и до Шафранова докопаются… много ли ума там надо? Поднимут все, вплоть до пеленок… с кем спал, где работал, что писал… Ох, этого ли я хотел? Кто его знает. Может, и этого. Главное, что все журналы, в которых я печатался, сейчас лежат аккуратной стопочкой под столом, и любую статью я готов перечитывать бесконечно. Это триумф… и это фиаско, что еще сказать?

Интересно, задумывается ли автосборщик на заводе IBM, чьи пальцы будут бегать по собранной им клавиатуре?

И что именно они будут печатать.

Они кричат, СМЕРТЬ ГЛУПЦАМ, о боже, они кричат, СМЕРТЬ НЕГРАМОТНЫМ, господи, они кричат: СМЕРТЬ БЕЗДАРЯМ.

Если бы я только мог предугадать, же все это кончится… … я бы почти наверняка поступил так же, и в этом весь кошмар, потому что… власть над словом сладка, власть над словом пленяет, эта власть заставляет получать удовольствие от порожденного ей ужаса, и, святой Иисус, власть дает всем равную возможность хоть немного побыть в шкуре Бога.