Клоун

Шутовские действия на Масленицу или на Рождество прельщали своим весельем и раздольем. Такое же ощущение праздника должно было привлечь к его товару и покупателя. Кто так просто пройдет мимо красочного клоуна, чей колоритный костюм виднеется не за один десяток метров?

Вывел из себя неординарный эпизод, произошедший на ярмарке утром. Директор тогда встретил своих старых друзей, предпринимателей из того же райцентра, в котором жил Роман. Похваляясь своими успехами, он кивал в сторону лотка Романа и все время широко улыбался, словно насмехаясь, как показалось Роману, над ним. Как же, всем в прошлом известный работник культуры теперь выступает за прилавком! Разве не забавно? Унизительно! Роману стало не по себе. Какая тут торговля… Хотя он мог и ошибиться. Было бы лучше, если бы он ошибся. Они ведь могли смеяться вовсе не над ним. Директор мог рассказать им какой-нибудь уморительный анекдот или вспомнить забавный случай из собственной биографии. Но эти предположения оказались совершенно утопическими, когда оба приятеля вместе с директором неторопливо приблизились к Роману, и один из них, бегло окинув взглядом его небольшой прилавок, с ядовитой ухмылкой произнес:

— Ну, здравствуй, клоун. Всё лицедействуешь?

Это был явный намек. Неприкрытый, циничный намек на его, Романа, прошлое. Прошлое последних неудачных месяцев, в которых было всё: и слезы жены, и жалобные глаза дочери, и презрение к себе, и каждодневная безысходность. Приехав в область и через знакомых получив работу, Роман надеялся, что всё это навсегда забудется, что теперь, несмотря ни на что, он заживет совершенно другой, новой жизнью, и снова теплым солнышком засияют ласковые глаза дочери, и высохнут горькие слезы любимой супруги. Но прошлое, как видно, не оставляет тебя никогда. Оно только притаивается на срок в тайнике времени, чтобы потом в неподходящий (а зачастую и самый безнадежный) час неожиданно появиться во всем своем ужасающем облике.

Приятели расхохотались. Засмеялся и директор. Потом, видя, как вспыхнул Роман, снисходительно похлопал его по плечу и сказал:

— Ладно, ладно, не обращай на них внимания, они просто шутят. Работай дальше, еще так мало продано.

Сказал и увлек своих приятелей к летнему кафе:

— Надо выпить за встречу. А Романа мне не обижайте, у него сегодня и так тяжелый день.

Сказал и снова рассмеялся, чем только выдал себя, весь свой сарказм и презрение к нему.

Такого унижения Роман перенести не смог. Смотрел вокруг рассеянно, мучительно воспринимал окружающее, с трудом понимал, что он тут делает в этом шутовском наряде, в этом идиотском колпаке. Гаер! Настоящий гаер! Посмешище! Клоун! Вырядился, как Петрушка! Это было непереносимо. Как доработал до конца, сам не знает. Мог бы обратить всё в шутку, ответить с юморком или подначкой, как раньше это делал, прослыв бойким на язык и находчивым на хохмы, но что-то остро кольнуло в самое сердце, и рана эта никак не хотела заживать. Ему просто указали на место. Дали понять, что он как был для них грязью, так грязью и остался.

Ночью в гостинице он, само собой, набрался. Что же — почти целый день не ел, устал, да и закуски что кот наплакал: какая-то подсохшая краюха черного хлеба да пара кругляшей полукопченой обветренной колбасы.

Утром встал с чумной головой, но, знал, не от тяжелого похмелья. От мучительной боли, которая не отпускала его всю ночь. Всю ночь он почти не спал и только думал. И думы эти были полны беспросветности и мрака, горечи и обиды за свою безалаберную жизнь, за талант, так и не проявившийся во всей своей силе, а ставший только причиной издевок над ним и презрения.

Всю жизнь, ощущая в себе искру божью, Роман считал, что она выведет его на свет, сделает человеком, поможет стать счастливым. Но чем ярче проявлялся его талант, тем чаще он замечал, наоборот, завистливое отношение к себе, откровенное неприятие, черные интриги и неприкрытую радость в глазах недоброжелателей при его малейшей оплошности. Они торжествовали, когда он оступался, они ликовали, когда он падал, они раздражались, когда ему в очередной раз удавалось подняться с колен и снова искрометно блистать. Но сегодня, видно, его окончательно выбили из седла. После такой душевной травмы вряд ли кто оправится.

Роман поднялся с постели, даже не понимая, что ему надо делать, куда идти, зачем? Какой смысл в подобном ущербном существовании? Чем он сейчас занимается? Работает? Зарабатывает деньги для семьи ценой собственного унижения? Разве это стоит того? Но, может, так оно и должно быть: презрев болезненную гордость и тщеславие, к черту откинув собственное жалкое достоинство продолжать заниматься тем, к чему у тебя не лежит душа только ради того, чтобы осчастливить близких? Но станут ли они от этого счастливы? Станут ли они счастливы от того, что он, высохший, бездушный призрак будет приносить в дом добытые таким унижением деньги?