Лифт опять сломался, и Биллу Роджерсу пришлось подниматься по лестнице. Не такое уж сложное занятие, скажете вы, но не для страдающего одышкой пожилого мужчины, для которого лучшие годы, когда он мог пробежать стометровку и даже не запыхаться, остались позади.
Добавить в моё избранное
14 мин, 5 сек 10857
Кот, примостившийся на ее коленях, лениво зевал. Кресло-качалка, в котором она сидела, находилось внутри тесной клетки с толстыми железными прутьями. А то, что происходило за пределами тюрьмы… Не сразу мозг Билла позволил ему идентифицировать то, что он перед собой увидел.
К черту все фильмы ужасов, монстры, окружающие клетку, переплюнули бы их всех вместе взятых. И выглядели они куда реальней. Вот женщина в строгом костюме, стройная, с потрясающими ногами, но вместо лица — звериный оскал. Да и хвост виднеется из-под синей юбки. Она вцепилась в прутья и пытается достать старушку, которая, казалось, еще больше сжалась в своем кресле. Толстый мужик с шипами на спине, как у динозавра, нежно протягивает руку сквозь решетку, но на лице его ярость. Это были еще самые «невинные» из всех монстров. Остальных рассудок Роджерса отказался воспринимать, хотя их там было — как показалось Биллу — несколько сотен.
— Господи, что же это? — выдохнул он побелевшими губами.
— Это — бегство от реальности, — довольно произнес Фирс, снова подходя к мольберту и возобновляя работу.
— Вы думаете, это всего лишь выжившая из ума старушка? На самом деле этой женщине нет и сорока, но она уже загнала себя в эту клетку и теперь не знает, как выбраться оттуда. Она боится всего, что может — только может! — причинить ей боль или неприятности. В последние годы она вообще редко выходит из дома, так что тюрьма обрела материальную форму. Все кажутся ей монстрами, только не нарисованными, а реальными. Видите эту женщину? Это ее начальница. Стерва, любимица мужчин, последняя дрянь. Придирается к ней по поводу и без повода.
— А мужчина?
— Ее муж, который под маской любви и заботы прячет свой эгоизм. Уже через год после свадьбы она перестала слышать комплименты в свой адрес. Теперь он говорит только про себя, а на нее — вопит и изредка поколачивает, если она вовремя не признает его правоту. И ей приходится подчиниться. Она боится даже думать, что с ней произойдет, если она ослушается и попробует выразить собственное мнение. Она боится всего на свете, но не может назвать причину и постепенно привыкает к этому. На настоящий момент она уже не представляет свою жизнь без него. И это — величайшая форма страха.
Где-то с четверть часа Фирс не произнес больше ни слова. Билл же не мог двинуться с места — боялся, что это обидит художника, который всерьез занялся его портретом. От скуки Билл начал размышлять, откуда Фирс знает все страхи этих людей? Видно, он их старый друг, раз они так непринужденно рассказали ему о самом сокровенном. А та умершая девушка наверняка была его подружкой.
Билл старался больше не смотреть на жуткие картины. Они неизменно вызывали у него ассоциацию с заплесневелой пиццей в картонной коробке — такая же мерзость, тошнит при одном взгляде на нее.
— Я закончил, — возвестил Фирс.
— Что, уже? — удивился Билл. Такие картины, как те, что стояли у стены, должны были создаваться неделями, а не половиной часа. Хотя кто сказал, что Фирс выписал его с такой же тщательностью? Он ведь все время двигался, и художник всего раз попросил его не шевелиться.
— Я профессионал, мистер Уильям.
— серьезно ответил Фирс.
— И рисование у меня зачастую доходит до автоматизма, — с этими словами он повернул картину к Биллу.
Роджерс будто примерз к кушетке, не в силах оторвать взгляда от того, что предстало перед ним. Прежде всего, он не мог поверить: откуда? Откуда этот юный гений прознал об этом? Даже с Дейзи он не делился своими страхами, и уж тем более не стал бы о них рассказывать малознакомому парню.
На Фирса его испуганное лицо произвело прямо-таки взрывное впечатление.
— У меня их много! — воскликнул он, бросаясь к следующей картине, еще закрытой тканью.
— И про все я вам расскажу! Потому что я знаю то, чего не знает ни один смертный. Я знаю ваши страхи от и до. Я рисую их, но на самом деле я — отец всех страхов!
Но Билл уже несся к лестнице, заткнув уши ладонями.
Фирс, безумно вращая глазами, усмехнулся и повернулся к законченной картине. На ней был изображен толстенький лысоватый старичок, валяющийся у подножия лестницы. Правая нога его застряла в нижней ступеньке, провалившейся под его тяжестью, и он расплющил голову о шахматную плитку пола.
К черту все фильмы ужасов, монстры, окружающие клетку, переплюнули бы их всех вместе взятых. И выглядели они куда реальней. Вот женщина в строгом костюме, стройная, с потрясающими ногами, но вместо лица — звериный оскал. Да и хвост виднеется из-под синей юбки. Она вцепилась в прутья и пытается достать старушку, которая, казалось, еще больше сжалась в своем кресле. Толстый мужик с шипами на спине, как у динозавра, нежно протягивает руку сквозь решетку, но на лице его ярость. Это были еще самые «невинные» из всех монстров. Остальных рассудок Роджерса отказался воспринимать, хотя их там было — как показалось Биллу — несколько сотен.
— Господи, что же это? — выдохнул он побелевшими губами.
— Это — бегство от реальности, — довольно произнес Фирс, снова подходя к мольберту и возобновляя работу.
— Вы думаете, это всего лишь выжившая из ума старушка? На самом деле этой женщине нет и сорока, но она уже загнала себя в эту клетку и теперь не знает, как выбраться оттуда. Она боится всего, что может — только может! — причинить ей боль или неприятности. В последние годы она вообще редко выходит из дома, так что тюрьма обрела материальную форму. Все кажутся ей монстрами, только не нарисованными, а реальными. Видите эту женщину? Это ее начальница. Стерва, любимица мужчин, последняя дрянь. Придирается к ней по поводу и без повода.
— А мужчина?
— Ее муж, который под маской любви и заботы прячет свой эгоизм. Уже через год после свадьбы она перестала слышать комплименты в свой адрес. Теперь он говорит только про себя, а на нее — вопит и изредка поколачивает, если она вовремя не признает его правоту. И ей приходится подчиниться. Она боится даже думать, что с ней произойдет, если она ослушается и попробует выразить собственное мнение. Она боится всего на свете, но не может назвать причину и постепенно привыкает к этому. На настоящий момент она уже не представляет свою жизнь без него. И это — величайшая форма страха.
Где-то с четверть часа Фирс не произнес больше ни слова. Билл же не мог двинуться с места — боялся, что это обидит художника, который всерьез занялся его портретом. От скуки Билл начал размышлять, откуда Фирс знает все страхи этих людей? Видно, он их старый друг, раз они так непринужденно рассказали ему о самом сокровенном. А та умершая девушка наверняка была его подружкой.
Билл старался больше не смотреть на жуткие картины. Они неизменно вызывали у него ассоциацию с заплесневелой пиццей в картонной коробке — такая же мерзость, тошнит при одном взгляде на нее.
— Я закончил, — возвестил Фирс.
— Что, уже? — удивился Билл. Такие картины, как те, что стояли у стены, должны были создаваться неделями, а не половиной часа. Хотя кто сказал, что Фирс выписал его с такой же тщательностью? Он ведь все время двигался, и художник всего раз попросил его не шевелиться.
— Я профессионал, мистер Уильям.
— серьезно ответил Фирс.
— И рисование у меня зачастую доходит до автоматизма, — с этими словами он повернул картину к Биллу.
Роджерс будто примерз к кушетке, не в силах оторвать взгляда от того, что предстало перед ним. Прежде всего, он не мог поверить: откуда? Откуда этот юный гений прознал об этом? Даже с Дейзи он не делился своими страхами, и уж тем более не стал бы о них рассказывать малознакомому парню.
На Фирса его испуганное лицо произвело прямо-таки взрывное впечатление.
— У меня их много! — воскликнул он, бросаясь к следующей картине, еще закрытой тканью.
— И про все я вам расскажу! Потому что я знаю то, чего не знает ни один смертный. Я знаю ваши страхи от и до. Я рисую их, но на самом деле я — отец всех страхов!
Но Билл уже несся к лестнице, заткнув уши ладонями.
Фирс, безумно вращая глазами, усмехнулся и повернулся к законченной картине. На ней был изображен толстенький лысоватый старичок, валяющийся у подножия лестницы. Правая нога его застряла в нижней ступеньке, провалившейся под его тяжестью, и он расплющил голову о шахматную плитку пола.
