Седина

Так перепугалась, что сразу выпила полфлакона консерванта и обмазалась гелем. Весь день хожу, принюхиваюсь.

Еще я купила ядреные грейпфрутовые духи. Концентрата там столько, что, кажется, можно спрятать запах Освенцима. О, и покрасилась. Надо же чем-то скрывать седину. Я теперь лиловая.

Грустный смешок.

Сижу в полузаброшенном дворе на качелях. Они ржавые и почти не двигаются. А до этого ходила в парк… — голос вдруг звонкий, восторженный, — сгребла вокруг себя большую гору листьев и в нее закопалась. Я там пряталась ото всех, пока не прилетел голубь, и тогда вскочила, побежала за ним, махая руками.

Заливистый смех.

— Господи Боже, бедный голубь, он так вытаращил глаза! Подумал, что настал конец свет или что-то вроде. Да… Смех затихает; долгое молчание.

— Я все размышляю: надо сообщить, наверное, что я не жива. Только кому? На работе и так знают, родители умерли. Подруге? Но мы с ней давно не общались. Не будешь же звонить, мол, «Привет, Ксюш, как дела? Я тут скончалась».

Вздох. Щелчок окончания записи.

Я встану со скамейки. Перестанет накрапывать дождь, и заблестит в окнах семицветная радуга. А ведь совсем скоро — неделя? две? — зима.

Мне захочется вернуться в квартиру Богданы, в это несказочное зазеркалье исчезнувшей девушки. Там все по-прежнему: сапожки, зонт, уснувший телевизор. Окно, за которым рдеет нескончаемый октябрь.

Я прочту несколько страниц Лондона, переберу тарелки в буфете — одна с надписью «Люблю, когда в меня тыкают вилкой!». Будто стану с ними прощаться.

Только две записи.

Как же мало.

Щелчок.

— Мне все реже хочется включать диктофон. По… Я постоянно чувствую привкус разложения — сколько бы ни мазалась, ни пила растворов. Очень тяжело ходить, сидеть, думать, а по вечерам одолевает такая страшная усталость… нет сил. Хм, из-за отсутствия нормального сна? На форуме один мужчина назвал это затухание разума «сединой». Вроде бы ни капли не подходит, но суть объясняет.

Седина. Хи. Миром правит седина.

Волосы выпадают целыми прядями. Лиловыми. Не надо было красить — говорили же на форуме! Мне на… Пауза. Свист? Похоже на поезд.

— Сегодня я написала на зеркале в торговом центре стихи. Не свои, конечно, — Анны. Писала я их помадой, той самой, что меня прикончила. Откуда-то прибежали охранники и отправили в полицию. Хаха, а там, едва посмотрели временный паспорт, отпустили. Мол, идите, девушка, вам и так немного осталось, — вздох.

— Господи Боже, лучше бы в тюрьму посадили.

Я… Я должна что-то сделать! Не знаю что именно — просто должна. Какую-то… А, — разочарованный стон.

Щелчок окончания записи.

Последняя. Всего девять секунд.

Тишина. Тишина. Шорох.

Щелчок окончания записи.

Я тихо положу диктофон на кровать. Что же с тобой стало, Богдана?

Ты, как обычно, пришла домой, выпила чаю. Хотела почитать книгу, но так устала, что бросила ее впопыхах. Погасила свет. И… исчезла?

Нет, нет! Ты ушла! Утром! Убрала постель, вымыла посуду, спрятала в морозильник хлеб, как делают, если покидают надолго дом. Включила в последний раз «Туманный понедельник».

Я увижу твою тень — вот ты залила воду в чайник; завернула, положила внутрь диктофон.

А потом надела любимое желтое пальто и, не оглядываясь, вышла.

Зачем?

Ты хотела… спрятаться? Сама позвонила в полицию — сама, больше некому. Но зачем? Чтобы я тебя нашел?

В лабиринте улиц и комнат и ворохе разноцветной одежды, в этом промозглом ветре, что листает одну за другой страницы осени — желтые, бурые, алые. На дне сонной чашки с глазами-бусинками, за технопластиком диктофона и серо-зеленым ежиком-шарфом. В омуте собственной жизни, где ты потерялась, как унесенный течением поплавок. Где спряталась за бесчисленными мелочами: тихая, любопытная кроха.

Но я собрал тебя! По кусочкам, по крупинкам — как разноцветный витраж в церкви.

Есть только одно место, где ты можешь находиться.

Шаг к окну. Внизу, посреди бульвара, будет видна пустая скамейка.

Неужели опоздал? Нет, нужно просто дождаться. Минута, час, день — расплата за мою слепоту.

Я уже почти отвернусь, потеряю надежду, когда на дорожке покажется девушка с лиловыми волосами.

Ты.