Добавить в моё избранное
13 мин, 18 сек 16140
Собачка али другая зверушка?
Взяв его за шкирку, основательно тряхнул, повертел, разглядывая.
— Вот удача! Свояк, глянь, у нас есть блюдо выходного дня!
Подошёл второй Охотник — постарше. На мгновение в его глазах мелькнул интерес. И пропал, будто пеплом осыпался на дно светло-серых глаз.
— Люгрушка… У моей дочки была такая. Они забавные. Тащи его в машину, Чиф. Только подальше от крыс положи, чтобы не погрызли.
— Не садись на траву, — шепчет Ната, — хозяйка заругает!
— Она нас сегодня собралась переодевать — Мальчик опускается на землю, опершись спиной о ствол дерева и хлопает ладошкой рядом:
— Иди сюда, Натка. Ты совсем забегалась.
Ната мечтательно улыбается.
— Лике нравятся спортивные игры. Это же хорошо для детского развития, да?
Садится рядом с ним, аккуратно расправляет юбчонку на грязных коленках.
— Знаешь, Миш, как её мама любит! Вечером целует и говорит: «Сладких снов, моя прекрасная принцесса!» А папа стоит на пороге и так улыбается… у меня прямо сердце щемит от его улыбки!
— Не может у тебя сердце щемить! — сердито отзывается собеседник.
— И вообще, откуда ты знаешь, как он улыбается?
— А я подглядываю, — честно признаётся Ната.
— Каждый вечер… И иногда представляю, что она — это я. Это ведь плохо, да?
Михал Михалыч смотрит в сторону.
— Каждая из люгрушек хоть раз, да мечтала об этом, — наконец, тихо говорит он.
— Но мы всего лишь клонированные копии фабричных физиологических матриц, созданных по образу и подобию настоящих людей, игрушечные люди. Нам нельзя иметь родителей. И у нас нет родителей, не было родителей, и не будет родителей… никогда!
Последнее слово он почти кричит в небо, по которому сумерки уже мазнули фиолетовой кистью.
Ната накрывает ладошкой его сжатый до белизны кулак.
— Не надо, Мишенька, — шепчет она.
— У нас же всё хорошо, да? Лика нас любит, мы уже пять лет у неё живем, и она других не заказывала пока.
— Пока, — эхом отзывается собеседник.
— Михал Михалыч, Ната — домой! Классные костюмчики для вас получились! За дверью закроете глаза, чтобы был сюрприз! — раздаётся требовательный голос Лики.
Маленькие человечки синхронно встают и идут к дому.
Бора аккуратно засунули в багажник, привалили каким-то свертком, из-за которого раздавалось бесконечное поскрипывание, шуршание десятков лапок — там, в металлической сетке давили друг друга, пытаясь выбраться, крысы, пойманные Охотниками на окрестных помойках. В городе, население которого уменьшилось втрое после неизвестной пандемии, поразившей человечество, люди боролись за жизнь как могли, поэтому в пищу шло всё, в чём была эта жизнь — белки, жиры, углеводы и вода. Домашних животных и голубей давно не осталось. Крысы же быстро поняли, что к чему, и начали искусно скрываться. Тогда и появились в кланах, собравших оставшихся в живых, охотники за пропитанием — или просто Охотники.
Люгрушки переболевали наравне с хозяевами, но в отличие от последних, мучились лишь сильными головными болями и почти все остались в живых. Поначалу они доверяли тем, кто играл с ними, и играл ими. Эти маленькие, искусственно выведенные человечки, созданные для развлечения детей, обладали врождённой преданностью маленьким хозяевам. Но время шло — и детская жизнь в сходящей на нет популяции обрела невиданную ценность. А растущие организмы надо было кормить. И кормить сытно и сбалансировано! Вот тогда в ход пошло нежное люгрушечное мясо. На безрыбье, как известно, и рак… Бор прислушивался к гудению мотора, к прыжкам подвески и не думал о смерти, как о чём-то ужасном — люгрушки жили с мыслью, что рано или поздно жизнь заканчивается Утилизацией, и относились к этому философски. Но то, что его существование скоро прекратится, а тушёнка с колой так и не попадут смешливой Нике, серьёзной глазастой Нате, задиристому Толю и ещё пятерым его товарищам в Норе — казалось неправильным. Крысы шебуршали всё сильнее, грызли сетку и явно не хотели умирать. Боялись ли смерти они? Бор не знал. Он тоже охотился за ними, убивал и ел их вместе с другими люгрушками, но никогда не представлял себя в роли серого зверька, из которого приготовят жаркое или сварят бульон. А тут вдруг представил. И представил так ясно, что внутренности сжал болезненный спазм, ранее знакомый лишь после употребления испорченной пищи.
А голову сдавил невидимый обруч — совсем как тогда, во время болезни.
Темнота внутри багажника сгустилась, стала живой и физически ощутимой и едва не излилась наружу… как раздался неожиданно звук лопнувшей в сетке струны. Он был тихим, но Бор услышал его ясно. Через сверток и него самого хлынула серая толпа, состоящая из множества когтистых лапок и хвостов в тонкой кожице, заметалась по багажнику, втянулась в какую-то щель… Спустя мгновение машина вильнула, раздавшиеся из салона крики были полны боли и удивления.
Взяв его за шкирку, основательно тряхнул, повертел, разглядывая.
— Вот удача! Свояк, глянь, у нас есть блюдо выходного дня!
Подошёл второй Охотник — постарше. На мгновение в его глазах мелькнул интерес. И пропал, будто пеплом осыпался на дно светло-серых глаз.
— Люгрушка… У моей дочки была такая. Они забавные. Тащи его в машину, Чиф. Только подальше от крыс положи, чтобы не погрызли.
— Не садись на траву, — шепчет Ната, — хозяйка заругает!
— Она нас сегодня собралась переодевать — Мальчик опускается на землю, опершись спиной о ствол дерева и хлопает ладошкой рядом:
— Иди сюда, Натка. Ты совсем забегалась.
Ната мечтательно улыбается.
— Лике нравятся спортивные игры. Это же хорошо для детского развития, да?
Садится рядом с ним, аккуратно расправляет юбчонку на грязных коленках.
— Знаешь, Миш, как её мама любит! Вечером целует и говорит: «Сладких снов, моя прекрасная принцесса!» А папа стоит на пороге и так улыбается… у меня прямо сердце щемит от его улыбки!
— Не может у тебя сердце щемить! — сердито отзывается собеседник.
— И вообще, откуда ты знаешь, как он улыбается?
— А я подглядываю, — честно признаётся Ната.
— Каждый вечер… И иногда представляю, что она — это я. Это ведь плохо, да?
Михал Михалыч смотрит в сторону.
— Каждая из люгрушек хоть раз, да мечтала об этом, — наконец, тихо говорит он.
— Но мы всего лишь клонированные копии фабричных физиологических матриц, созданных по образу и подобию настоящих людей, игрушечные люди. Нам нельзя иметь родителей. И у нас нет родителей, не было родителей, и не будет родителей… никогда!
Последнее слово он почти кричит в небо, по которому сумерки уже мазнули фиолетовой кистью.
Ната накрывает ладошкой его сжатый до белизны кулак.
— Не надо, Мишенька, — шепчет она.
— У нас же всё хорошо, да? Лика нас любит, мы уже пять лет у неё живем, и она других не заказывала пока.
— Пока, — эхом отзывается собеседник.
— Михал Михалыч, Ната — домой! Классные костюмчики для вас получились! За дверью закроете глаза, чтобы был сюрприз! — раздаётся требовательный голос Лики.
Маленькие человечки синхронно встают и идут к дому.
Бора аккуратно засунули в багажник, привалили каким-то свертком, из-за которого раздавалось бесконечное поскрипывание, шуршание десятков лапок — там, в металлической сетке давили друг друга, пытаясь выбраться, крысы, пойманные Охотниками на окрестных помойках. В городе, население которого уменьшилось втрое после неизвестной пандемии, поразившей человечество, люди боролись за жизнь как могли, поэтому в пищу шло всё, в чём была эта жизнь — белки, жиры, углеводы и вода. Домашних животных и голубей давно не осталось. Крысы же быстро поняли, что к чему, и начали искусно скрываться. Тогда и появились в кланах, собравших оставшихся в живых, охотники за пропитанием — или просто Охотники.
Люгрушки переболевали наравне с хозяевами, но в отличие от последних, мучились лишь сильными головными болями и почти все остались в живых. Поначалу они доверяли тем, кто играл с ними, и играл ими. Эти маленькие, искусственно выведенные человечки, созданные для развлечения детей, обладали врождённой преданностью маленьким хозяевам. Но время шло — и детская жизнь в сходящей на нет популяции обрела невиданную ценность. А растущие организмы надо было кормить. И кормить сытно и сбалансировано! Вот тогда в ход пошло нежное люгрушечное мясо. На безрыбье, как известно, и рак… Бор прислушивался к гудению мотора, к прыжкам подвески и не думал о смерти, как о чём-то ужасном — люгрушки жили с мыслью, что рано или поздно жизнь заканчивается Утилизацией, и относились к этому философски. Но то, что его существование скоро прекратится, а тушёнка с колой так и не попадут смешливой Нике, серьёзной глазастой Нате, задиристому Толю и ещё пятерым его товарищам в Норе — казалось неправильным. Крысы шебуршали всё сильнее, грызли сетку и явно не хотели умирать. Боялись ли смерти они? Бор не знал. Он тоже охотился за ними, убивал и ел их вместе с другими люгрушками, но никогда не представлял себя в роли серого зверька, из которого приготовят жаркое или сварят бульон. А тут вдруг представил. И представил так ясно, что внутренности сжал болезненный спазм, ранее знакомый лишь после употребления испорченной пищи.
А голову сдавил невидимый обруч — совсем как тогда, во время болезни.
Темнота внутри багажника сгустилась, стала живой и физически ощутимой и едва не излилась наружу… как раздался неожиданно звук лопнувшей в сетке струны. Он был тихим, но Бор услышал его ясно. Через сверток и него самого хлынула серая толпа, состоящая из множества когтистых лапок и хвостов в тонкой кожице, заметалась по багажнику, втянулась в какую-то щель… Спустя мгновение машина вильнула, раздавшиеся из салона крики были полны боли и удивления.
Страница
2 из 4
2 из 4
