Красота

Ощущения ощущениями, но Бенци точно знал, что не спит. И всё происшедшее с того момента, когда он лениво оторвал голову от подушки, было реальностью. Он только не знал, что же с этой реальностью делать?

И всего-то: захотелось натёртой морковки в сметане. Или нет, а чего бы и нет, в сбитом креме, который ещё оставался в баллончике, правда, где тот баллончик? Впрочем, уже всё равно.

Нужного диска от кухонного комбайна тоже не оказалось на месте. Признаться, Бенци подзапустил домашнее хозяйство. Да ладно, сессия важнее. Тем более, отыскалось лезвие в два ятагана — универсальный крошитель овощей на молекулы. И для морковки сойдёт.

И хоть бы что-нибудь отвлекло или ёкнуло в сердце!

Не отвлекло и не ёкнуло. И вообще никак не отличило этот момент от других, столь же обыденных моментов, после которых всё продолжалось так же обыденно. И не надо было стоять, как сейчас: ощущая себя трёхлетним ребёнком, в радостном возбуждении вытряхнувшим из стаканчика мороженое. Ребёнком, который уже понял, что остался без лакомства, но нежелающим принимать новооткрытую истину, что мир может быть злым и ехидным.

Настолько))) злым и ехидным, подумалось Бенци секунд через пять после странного «трррр-кряк» и ощущения какой-то неправильности в животе.

Бенци посмотрел на живот. Живот посмотрел на Бенци. Красным глазом разорванной майки.

Бенци посмотрел на кухонный комбайн. Комбайн разглядывал Бенци свежей трещиной в пластиковой физиономии. Сквозь морковные ресницы. Сквозь рыжую кашицу было видно, что одно из лезвий ножа покосилось, а второго не было вовсе.

Бенци вновь посмотрел на живот. Красный глаз прослезился. Боли всё ещё не было, лишь ощущение липкой жары, сжатой в узкую полосу поперёк побелевшего тела.

— Амбуланс? — в голове ошеломлённого Бенци кто-то добрый, но посторонний, наконец-то задал верный вопрос.

— Амбуланс, — согласился Бенци и неожиданным материнским жестом, прикрыл живот. То ли рану оберегая от жестокого мира снаружи, то ли себя от непривычного вида собственной вспоротой плоти.

Он развернулся и семенящей походкой отправился в комнату, к телефону. Но поскользнулся на банановой кожуре, ха-ха-ха, как смешно. Не упал. Зато полоска жары раскалилась сердитым окриком — жалким вскриком, сорвавшимся с Бенциных губ. А глаз под дрожащей рукой зарыдал в три ручья. Бенци содрал с себя майку, натужно мыча: казалось, через живот протянули вольфрамовый провод и включили в розетку. Бенци прижал майку к ране, и майка от жара вмиг зарумянилась, заалела, переспела — сквозь пальцы брызнула соком. Он крепче прижал майку к себе, с отчаянием ожидая, что боль станет совсем нестерпимой. Нет, жить пока можно. Даже думать: разглядывая на шортах красные потёки, Бенци подумал, что ему ещё повезло, пройди лезвие несколько ниже… бр-р-р, нет уж, лучше не думать. Хотя, думай не думай, а банановая кожура на полу язвительно намекала на совсем уж печальный исход.

А ещё Бенци подумал, что стоило бы её выкинуть. Кто знает, куда занесёт этих, из амбуланса. Не хватало, чтобы они порасшибали головы из-за его безалаберности. Бенци и вправду стал похож на беременную: он присел, но как-то бочком, судорожно нащупал кожуру и медленно встал, стараясь сохранять болезненно-гордую осанку. Этаким столбиком на утячьих лапках засеменил к мусорному ведру. А уже после, поворачивая к двери, наткнулся взглядом на стальной, мутный кровью, прищур отломанного лезвия. На полу, у самой стены. Они поиграли в гляделки. Лезвие победило. Бенци рассердился. Лезвие отправилось вслед за кожурой. Но это стоило нескольких стонов и новых красных ручьёв из-под ладони на животе.

По пути к телефону Бенци завернул в ванную. Схватил полотенце, сложил аккуратно, как смог, прижал к окровавленной майке, вытащил из банного халата махровый пояс и с трудом, сипя от усердия и боли, туго перевязал. Красный ручей вновь превратился в редкие слёзы. Всё, амбуланс, амбуланс!

Когда «самурай поневоле» наконец-то добрался до комнаты, живот не просто пылал, но при каждом шаге отдавал всполохами по телу. Зеленоватым свечением вторили стены. А голова стала лёгкой и немного чужой.

— Бат зона!(1) — телефон покоился под курганом из старых газет. И какого Бенци выписывал это дерьмо? Всё равно почти не читал. А перед экзаменами даже не раскрывал, сбрасывал в кучу. Куча оказалась на каком-то конспекте и вечером была переброшена чуть правее… на телефон. Бенци столкнул её на пол и схватил вожделенную трубку.

Оказалось, что руки дрожат. Впрочем, не слишком. 101 набралось без труда, и Бенци, облегчённо вздохнув, удивился, что ещё в состоянии облегчённо вздыхать.

— Магэн Давид Адом!(2) — раздалось из трубки.

Бенци открыл, было, рот, но поёрзал взглядом по комнате и вернул трубку на место.

Надо хотя бы постель прикрыть, подумал он, разглядывая скомканные простыни в пятнах от колы и с крошками пиццы.