Я — палач

Она не подозревает, что боль, которая она когда-то причинила ищет ее. Ее палач ходит уже по улицам Москвы и заглядывает в каждое встреченное лицо. Все, что он знает, преступник — женщина из Москвы, знает ее лицо. У него нет знаний, чтобы искать ее нормально, искать ее так как стал бы искать любой образованный человек. И однажды он ее находит. Сталкивается на улице. Идет за ней, доходит до дома. В подъезде меняют окна, в нем полно людей. Иван не может пока выполнить свою миссию. Потом за преступницей приезжает мужчина и увозит ее на машине. Иван теряет ее. Так и начинаются его вахты.

Несколько лет прошло с начала пути палача. Иван нес птичье проклятие по земле. Пока не добрался до квартиры 69, пока твердая рука не поставила точку в его путешествии. Точку — прямо в глаз, шариковой ручкой.

Теперь он не Иван, а просто оруще-визжащее человеческое тело, выбегающее из квартиры, а потом из подъезда. Все знания, которые он приобрел, поймав птичий взгляд утеряны. Он больше не палач. В квартире номер 69 сидит на полу новый палач.

Лифт, меж тем поднимается. И из него выходит Света.

… Я встаю, вытираю кровь с лица. Моя кровь или мужика. Кровь не останавливается. Моя, значит.

А знаете, что? Когда мужик убегал, я все узнала. Так-то вот. В том числе то, что я не буду спать с сегодняшнего дня, не буду спать потому, что стоит мне попытаться, как я окажусь в Катином теле умирающим под высокими деревьями. Потому что маленькая дурочка, наслушавшись сказок, требует справедливости и не даст мне уснуть, мучая меня своими воспоминаниями. Так-то. Ладно. Иду к выходу из квартиры, прихватив плотный пластиковый пакет.

Светик-семицветик.

В ужасе-остолбенении смотрит на меня на лестничной площадке. У меня же все лицо в крови, кожа рассечена.

Что ей сказать?

— Света, помоги, на меня напали, он убежал… Протягиваю в ее сторону окровавленную ладонь. Растерянная, гремит ключами, открывает дверь.

Все коряво, но сработало. Захожу за ней в ее квартиру, ногой захлопывая за собой дверь. У меня минут 10, не больше, так что ломать комедию прекращаем.

Все еще смотрит на меня с ужасом. Правильно смотришь, только повод для ужаса не тот.

Бью ее правой в солнечное сплетение. С Катиным проклятьем от мужика ко мне перешла и его сила. Удар неловкий, бабий, но Свету подбрасывает, она скрюченная падает на пол, хрипит. Трудно соображается, да?

— Женя, Женечка… — … и Катюша, — не удерживаюсь я.

Иду на кухню, включаю плиту, возвращаюсь.

Захожу со спины, накидываю пакет ей на голову. Тело дергается, руки сучат. Сначала сознательно пытается сбросить меня, потом сопротивление становится инстинктивным. Пытается прокусить пакет, и зря. Человечьи зубы не приспособлены для этого, те маленькие дырочки, что удается проделать, лишь продлят агонию. Надо побороть меня, сбросить, но стой силой, что я сейчас приобрела, я могу просто разорвать ее пополам, не то что справится с ней в борьбе. Ну что, Светик, приятно осознавать, как жизнь уходит из тебя с каждым недовздохом? Когда мучительно и отстранено осознаешь, что умрешь сейчас от недостатка такой малости как дыхание. Когда на попытку судорожного вдоха в рот лезет лишь навязчивый пластик?

Затихла. Ждем еще для уверенности.

Готова. Ты теперь не Света, ты теперь труп.

Сдираю пакет с трупа, иду на кухню. Плита керамическая, жар идет хорошо. Бросаю на нее пакет. Он превращается в дым, лужицы и ошметья вместе с отпечатками моих пальцев.

Выхожу на лестничную площадку. Бью ногой по стене. Прямо мизинцем, бл… Слезы льются из глаз. Теперь изобразим рыдания. Вот так хорошо.

Топот по лестнице. Полицейские поднимаются. Мужика-психа уже задержали, судя по всему внизу на улице. Сажусь на площадку, закрываю лицо руками, начинаю тщательно рыдать. Старательно так. Все, я теперь идеальная пострадавшая, трепетная, рыдающая, окровавленная, но все такая же красивая. Кто-нибудь, принесите мне одеяло и накройте меня — как в голливудских фильмах.