Крот

Он почувствовал ее запах, она пахла ландышем и чем-то еще. Запах проникал до мозгов, до паха, возбуждал, дурманил. Он подумал, как скверно должно быть пахнет он сам, и мозг его наполнился злорадством, которое он тотчас прогнал прочь. Когда она первый раз погладила его, ему хотелось ухватить цепким кольцом руки ее нежную шею и сжимать, сжимать кольцо до хруста шейных позвонков. Теперь, когда запах овладел его телом, парализовал разум и спутал мысли, он глядел на её чувственный рот, и неумолимое желание поднималось из самого нутра. Он полностью забыл себя, кто он, что он, почему он здесь. Ленька видел только ее полураскрытые губы и влажный розовый язык меж них. Он приподнялся на локтях с постели, впился губами в ее губы и резко уложил ее на диван, поддаваясь неудержимой звериной страсти. Диван застонал.

Для них пропало время, капли воды, капавшие с потолка и отмерявшие его бег, замерли, мгновение превратилось в вечность. Ленька летал в ее объятьях, рычал и хотел, чтобы это никогда не прекращалось.

— Я люблю тебя, Кики! — сквозь хрипы и всхлипывания, она шептала ему на ухо жаркими губами, и он верил, он тоже любил ее, крепче и крепче, он забыл свое заточение в каменном сыром мешке, он простил ее, он познал ее, он понял ее, он принял ее, как высшую правду, как истину, и когда с его губ сорвался стон:

— Любимая! — он случайно приоткрыл глаза и замер, отрезвев тотчас.

Она сидела на нем, оседлав сверху, все также безумны были ее глаза, все так же сладострастно кривился алый рот, но в правой руке, поднятой кверху, блестел столовый нож.

Рука опускалась на его грудь. Едва успел он перехватить её. Девушка завизжала, норовя ногтями свободной руки расцарапать глаза. Ленька взъярился и кулаком ударил ей в челюсть.

Голова дернулась и обмякла, по телу девушки пробежала судорога, словно от оргазма, пальцы руки разжались, нож выскользнул на диван. Ленька, дикий от бешенства, стукнул еще раза три ее по лицу, скинул с себя, нащупал нож и несколько раз всадил в ее тело. В грудь… в живот… в низ живота… Мокрый, забрызганный кровью, как осенней грязью, со спутанными, как у колдуна, седой бородой, он вышел на свет станции «Проспект Мира». Держа в трясущихся руках пакет с пустыми бутылками из-под пива, он щурился на лампы и люстры, когда к нему подошел милиционер.

У Леньки не было документов, подтверждающих личность, но он все равно улыбался.

— Слышь, друг! Скажи, пожалуйста, — спросил он блюстителя порядка.

— На каком месте «Спартак»?

Милиционер предложил пройти в отделение, и Ленька покорно побрел рядом, зная, что туда, куда его ведут, нет любви. Впервые за… Ленька даже не знал, сколько дней провел он под землей. Милиционер сказал, что не знает такого футболиста, как Кавенаги. Ленька не переставал улыбаться, пока не подошли к эскалатору, который должен был его вывезти на свободу. Тут улыбка его как бы застыла, как бы сначала окостенела и медленно стала с лица оползать.

У эскалатора, навстречу толпе, стояла девушка, конечно же, это была другая девушка, беленькая, пухленькая с курносым носиком. Наверное, их много, этих девушек в метро, как крыс. Она держала в руках плакат, на котором прыгали буквы:

Помогите! Помер Кики!

Милиционер корректно, но твердо подтолкнул Леньку за локоть. Ленька, проходя мимо, услышал в спину шипящий шепот:

— Ты труп, Кики! Труп! Ки-ккиии!