Крот

— Ты привыкнешь! — улыбнулась она.

— Главное, пойми: у тебя нет выбора.

— А тот, что был до меня? Что с ним?

— Он умер от тоски.

— Она повернулась, чтобы уйти.

— Постой! — закричал Ленька.

— А если я женюсь на тебе?

Она остановилась. Посмотрела ему в глаза. Ленька не выдержал, отвел взгляд.

— Тогда ты умрёшь в моих объятьях. Ты будешь счастлив, поверь.

— Она пошла прочь.

— Подожди! — закричал Ленька, тряся решетку.

— Я принесу тебе поесть, Кики! — донеслось из коридора.

— Хи-хи! — посмеялось над Ленькой эхо.

Он остался один.

— Дурак! Кретин! — матерился Мамаев вслух. Дергал прутья решетки. Прутья не поддавались. Ленька заорал:

— Помогите! — и почему-то по-английски: Хелп ми! Плиииз!

Хотя английский знал на троечку на уровне седьмого класса. Когда крик стих, сделалось тихо-тихо, только капали капли с потолка так, что пробирал озноб.

Ленька потерял счет не только часам, но и дням. Растительность, отросшую на подбородке и щеках, он называл щетиной, но через некоторое время он уже мог самостоятельно разглядеть русые волосы бороды. Чтобы поддерживать себя в нормальном состоянии, он умывался водой, собранной с потолка. Правда и в туалет ходил тут же, в дальний угол. Обнаглели крысы. Лёнька забирался с ногами на диван, и, сравнивая свою участь с участью княжны Таракановой, пинал мерзких животных.

Она носила ему еду. Хлеб, молоко, сыры. Дважды в неделю давала холодную говядину, раз в неделю — мороженых креветок и пиво. Светлое «Невское». Мамаев несколько раз признавался ей в любви. Она говорила, что он проявляет малодушие и хочет сбежать. Однажды, когда Лёнька опять сказал, что любит, и выдавил из себя несколько комплиментов, она неожиданно ответила, будто покопалась в его мыслях.

— Ты хочешь меня убить! Ты ненавидишь меня! — усмехнулась как взрослая, знающе.

— Это уже близко, Кики! От ненависти до любви — один шаг. Сделай его!. Ленька ел плохо. Она искренне переживала, что у него нет аппетита. Он попросил газеты, она отказала: « В газетах не пишут о любви», — а он, собственно и не очень-то хотел газет. Ему лишь хотелось узнать, какое место занял «Спартак» в чемпионате, и сколько забил Кавенаги.

— Так ты умрешь от тоски.

— Говорила она, и Ленька мечтал умереть. Только в те дни, когда она приносила пиво и креветки, у него возрождалась тяга к жизни. Лежа на диване, нога на ногу, он представлял, что и в самом деле любит девушку, благо внешность захватчицы позволяла это представлять. Он воображал, как прижимается к её упругому телу, целует губы, гладит плечи, спину, грудь… Поначалу фантазия работала натужно, больше мерещилось, как он душит ее среди трупиков креветок, но времени было более чем достаточно и ненависть, потихоньку, как вода, была выдавлена из мысленных картинок. Скоро Лёнька почувствовал, что скучает, хочет ее видеть, хочет разговаривать с ней, хочет… — А я обязательно должен умереть? — спросил он, обрадовавшись, когда она принесла еду в очередной раз.

— Да. Ты умрешь в моих объятьях! — ответила она, удивленно вскинув брови, будто бы спрашивая: « а разве бывает по-другому?» — Это же прекрасно. Умереть в объятиях женщины. Только ради этого стоит жить!

Ленька не соглашался с этим красивым, но вредным постулатом. Он при любых раскладах готовился теперь выжить. Заставлял себя есть, все, что она приносила, делал гимнастику и дыхательные упражнения, а главное, он заставлял себя думать, мечтать, говорить вслух сам с собой о ней. Он изгонял в самые дальние уголки своей души ненависть и мысли о мести. Он культивировал в себе любовь в час по чайной ложке, и за день хилое чувство превращалось в его сердце в огненный пылающий шар.

Только, чтобы поверила! Только, чтобы открыла! Только, чтобы зашла!

— Ты правда, меня полюбил, Кики! — стала говорить она.

— Я чую, как зверь, это искренне.

И час настал. Она открыла дверь и вошла к нему. Когда он не ожидал. Он спал и не услышал звяк замка. Когда она села рядом с ним и нежно дотронулась холодной ладошкой, где-то отдаленно мелькнула мысль о том, какие замечательные сны снятся порой.

Она подсела на край дивана. Диван скрипнул пружиной, хотел пожаловаться на сырость, старость и опостылевшего жильца. Но она успокаивающе погладила обшивку дивана, залезла Леньке под рубашку. Ленька проснулся, внутренне весь напрягся, давно он не испытывал женских прикосновений, но виду не подал. Она легкими касаниями провела рукой сверху вниз. Ленька задрожал. Он понял, что она догадалась и открыл глаза. Повернувшись на спину, он увидел перед собой ее лицо: она смотрела на него задумчиво и внимательно, свето-серые её глаза влажно блестели, наполнившись темнотой.

— Вот и настал наш день, Кики! — сказала она и коснулась губами его заросшей щеки.