На мне серая «тройка», розовый галстук, очки в тонюсенькой оправе, весьма гармонирующие со старым хрычом на лацкане. И работаю там, где сумасшедшему из простой семьи ни хрена не светит. Но я-то не из простой семьи, хоть и сумасшедший…
Добавить в моё избранное
13 мин, 3 сек 11718
Вот когда я носил хайры, драную бороду с потертыми джинсами, тогда был нормальным. А семья все равно была не простой. Впрочем, может быть то, что случилось с моими предками, считается здесь за рядовое происшествие? Может, это мои сдвинутые мозги придали ему столь глобальное значение, а на самом деле для страны Советов это нормально? Может, у всех тут навеки поселилась за левым плечом ласковая сестричка, ждущая момента прокусить горло? Хрен его знает, я дурак. Мое дело — ходить на работу, призывать к продвижению и восхищению, а после глотать «колеса», много, потому что они тянут желудок и покачивают мозги, а потом можно уснуть и не видеть во сне личико моей маленькой.
С которой повстречался я… Впрочем, до судного дня происходили всякие события, о которых хорошо бы поведать. Как сказано, род мой знатен: ведется от Адама, а прослеживается с прадеда, потомственного сибирского варнака. Парадный портрет оного тэт-а-тэт со всесоюзным дедушкой Калининым висел некогда в отцовском кабинете, служа предметом его коммунистической гордости. А орден Красного Знамени, врученный родоначальнику за беззаветный героизм в период гражданской войны и интервенции, был цинично обменян мною в детстве на серию бурундийских марок.
Это потому, что меня, подрастающего охламона, прадед и славные его регалии интересовали мало. Так же, как и отец с его партсекретарством на важном объекте народного хозяйства. Где, кстати, работаю нынче и я. Но этим почти все наши с отцом точки соприкосновения исчерпываются. Лет до двенадцати я еще ездил с ним на ежевоскресные рыбалки, бывшие, кажется, единственной отдушиной в его номенклатурном функционировании. Потом же предоставил ему единолично наслаждаться дрожанием лески, ибо, поистине, он удил рыбу, а не бухал на воле и не изменял маман.
Она же, несмотря на это, крайне не одобряла папины вылазки. До последней включительно, после которой мы имели несчастье наблюдать на столе в городском морге раскроенный папин череп. Поскольку партсекретари не погибают на рыбалке, ударившись о подводные камни, некролог в местной газете уведомлял лишь, что верный и стойкий товарищ скоропостижно скончался. Не погибают подобные люди и при таинственных обстоятельствах, поэтому смертный ужас застывшего лица, кольцеобразные синяки на предплечьях и две мелкие ранки на горле ничуть не заинтересовали следственные органы. Впрочем, осиротевший наш дом посетила-таки парочка чекистов. Проформы ради, не иначе: побеседовав несколько минут с маман, очень вежливо простились. Диверсии классового врага, выходит, не заподозрили.
Но именно после их визита у мамы вырвалось нечто, позже оказавшееся моим (и Бог еще знает чьим) приговором:
— Боженьки, третий! — она глянула на меня безумными глазами и с силой вдавила мою голову в водянистый бюст.
Маман женщиной была положительной, домовитой, вполне осознающей свое высокое положение. Кроме домашних дел, на ней лежала общественная нагрузка — в местном Дворце пионеров вела кружок моделиста-конструктора, где всегда появлялась в строгом платье, с институтским значком, и раз в месяц устраивала дополнительные занятия по патриотическому воспитанию, на которые дети обязаны были являться под страхом исключения из кружка. Так что уже одно упоминание ею Бога, а, тем более, страх в голосе и сумасшедше расширенные зрачки казались совершенно несопоставимыми с ее образом.
Конечно, это можно было объяснить горем от потери отца. Ведь ни до того, ни после, до самой своей скорой смерти от разрыва аорты, при мне она ничего подобного не позволяла. Теперь-то мне кажется, что некоторые факты из истории отцовской семьи она получила от свекрови, суеверной деревенской старухи, которая позже и мне рассказала кое-что. Батя же эти дела скрывал тщательно, не упоминал ни в автобиографиях, ни по пьянке, ни, я думаю, в постели. Не из-за налета чуждого мистицизма, а от политически скользких сопровождаюших обстоятельств.
Меня не очень впечатлили намеки на тяготеющее над моей головой могущество неведомой силы. Архангеловой трубой они прозвучали лишь, когда проклятие рухнуло. Суть в следующем. Родная и великая сибирская река методично уничтожала представителей мужской линии моего рода. Начиная с прадеда. На одной ноге коротая заслуженный отдых, ненастным вечером перелетел он через паребрик на набережной. Поскольку упавший герой крепко любил выпить, окружающие лишь огорченным цоканьем языков отметили несчастье. Покрытый красным знаменем гроб проводили друзья-однополчане, но для прощания не открывали, ибо от старичка осталось немного.
Сыну его повезло еще меньше. Хотя сначала, казалось, что он счастливец: арестованному на фронте СМЕРШем по поводу его пораженческих взглядов, высказанных задолго до начала войны, по чьему-то недосмотру срок определили отбывать на малой родине. Потом бабке поведали дедовы сосидельцы, как на берегу, где вкалывали, небо и землю пронизал его примитивный вой.
С которой повстречался я… Впрочем, до судного дня происходили всякие события, о которых хорошо бы поведать. Как сказано, род мой знатен: ведется от Адама, а прослеживается с прадеда, потомственного сибирского варнака. Парадный портрет оного тэт-а-тэт со всесоюзным дедушкой Калининым висел некогда в отцовском кабинете, служа предметом его коммунистической гордости. А орден Красного Знамени, врученный родоначальнику за беззаветный героизм в период гражданской войны и интервенции, был цинично обменян мною в детстве на серию бурундийских марок.
Это потому, что меня, подрастающего охламона, прадед и славные его регалии интересовали мало. Так же, как и отец с его партсекретарством на важном объекте народного хозяйства. Где, кстати, работаю нынче и я. Но этим почти все наши с отцом точки соприкосновения исчерпываются. Лет до двенадцати я еще ездил с ним на ежевоскресные рыбалки, бывшие, кажется, единственной отдушиной в его номенклатурном функционировании. Потом же предоставил ему единолично наслаждаться дрожанием лески, ибо, поистине, он удил рыбу, а не бухал на воле и не изменял маман.
Она же, несмотря на это, крайне не одобряла папины вылазки. До последней включительно, после которой мы имели несчастье наблюдать на столе в городском морге раскроенный папин череп. Поскольку партсекретари не погибают на рыбалке, ударившись о подводные камни, некролог в местной газете уведомлял лишь, что верный и стойкий товарищ скоропостижно скончался. Не погибают подобные люди и при таинственных обстоятельствах, поэтому смертный ужас застывшего лица, кольцеобразные синяки на предплечьях и две мелкие ранки на горле ничуть не заинтересовали следственные органы. Впрочем, осиротевший наш дом посетила-таки парочка чекистов. Проформы ради, не иначе: побеседовав несколько минут с маман, очень вежливо простились. Диверсии классового врага, выходит, не заподозрили.
Но именно после их визита у мамы вырвалось нечто, позже оказавшееся моим (и Бог еще знает чьим) приговором:
— Боженьки, третий! — она глянула на меня безумными глазами и с силой вдавила мою голову в водянистый бюст.
Маман женщиной была положительной, домовитой, вполне осознающей свое высокое положение. Кроме домашних дел, на ней лежала общественная нагрузка — в местном Дворце пионеров вела кружок моделиста-конструктора, где всегда появлялась в строгом платье, с институтским значком, и раз в месяц устраивала дополнительные занятия по патриотическому воспитанию, на которые дети обязаны были являться под страхом исключения из кружка. Так что уже одно упоминание ею Бога, а, тем более, страх в голосе и сумасшедше расширенные зрачки казались совершенно несопоставимыми с ее образом.
Конечно, это можно было объяснить горем от потери отца. Ведь ни до того, ни после, до самой своей скорой смерти от разрыва аорты, при мне она ничего подобного не позволяла. Теперь-то мне кажется, что некоторые факты из истории отцовской семьи она получила от свекрови, суеверной деревенской старухи, которая позже и мне рассказала кое-что. Батя же эти дела скрывал тщательно, не упоминал ни в автобиографиях, ни по пьянке, ни, я думаю, в постели. Не из-за налета чуждого мистицизма, а от политически скользких сопровождаюших обстоятельств.
Меня не очень впечатлили намеки на тяготеющее над моей головой могущество неведомой силы. Архангеловой трубой они прозвучали лишь, когда проклятие рухнуло. Суть в следующем. Родная и великая сибирская река методично уничтожала представителей мужской линии моего рода. Начиная с прадеда. На одной ноге коротая заслуженный отдых, ненастным вечером перелетел он через паребрик на набережной. Поскольку упавший герой крепко любил выпить, окружающие лишь огорченным цоканьем языков отметили несчастье. Покрытый красным знаменем гроб проводили друзья-однополчане, но для прощания не открывали, ибо от старичка осталось немного.
Сыну его повезло еще меньше. Хотя сначала, казалось, что он счастливец: арестованному на фронте СМЕРШем по поводу его пораженческих взглядов, высказанных задолго до начала войны, по чьему-то недосмотру срок определили отбывать на малой родине. Потом бабке поведали дедовы сосидельцы, как на берегу, где вкалывали, небо и землю пронизал его примитивный вой.
Страница
1 из 4
1 из 4
