Каждая почечка налилась и готова вот-вот явить миру содержимое своей глянцевой оболочки. Зелени почти нет, но воздух просто благоухает её свежим ароматом. Он лёгок и сочен одновременно…
Добавить в моё избранное
12 мин, 31 сек 18816
Обнажённая земля приготовилась к поре любви: плотная и упругая, и девственно чистая, стыдливо прикрытая кружевом прошлогодней листвы и травы. Сквозь ажурный подлесок из глубины просыпающегося леса смотрит иссиня-зелёным глазом подснежная поляна. А пролески так велики и ярки, что кажутся тропической экзотикой в скромном лесу умеренных широт. И звуки… О, как прекрасны звуки просыпающегося по весне леса! Незаметный зинзивер наполняет прозрачные своды весенней песней, утверждая жизнь и доказывая безвременье сущего.
Лет десять назад этот лес был покрыт морщинками из сотен пересекающихся тропинок, протоптанных местными жителями, приходившими в зелёную кладовую за грибами, ягодами, дикими яблочками и грушами, лещиной. Теперь сквозь плотную паутину подлеска пробирается человек с рюкзаком за плечами. Идёт без тропинок, но, похоже, знакомым путём. Идёт и то и дело останавливается, чтобы передохнуть. Осматривает всё вокруг и вздыхает. Он выглядит усталым и отощавшим. Старая, потёртая куртка «аляска», вязаная шапочка, многодневная небритость на лице без возраста и без цвета.
Совсем потухшие глаза выдают в путешественнике человека разочарованного. В противоположность птице, распевающей на верхушке дерева призывные песни. Человек напоминает городского бомжа, забывшего прошлое, живущего этой минутой и совсем не думающего о том, что ждёт его в будущем.
Очутившись на поляне с пролесками, он снимает шапку и утирает ею лицо. На мгновение взгляд оживает, но ещё через мгновение в нём отражается такое горе и отчаяние, что становится страшно за человека. Может, его сердце, скорее всего, истерзанное тяжёлыми испытаниями, не сумеет справиться с чувствами, нахлынувшими при виде торжества проснувшейся природы? Но, нет. Всё в порядке. Человек, перестав вдруг замечать под ногами жизнь, смело ступает на неё и продолжает свой путь.
За лесом — деревня. Она прижалась к южному склону высокого, но пологого холма и напоминает изодранное одеяло, небрежно брошенное кем-то на этот холм. Одеяло выцвело на солнце, и припорошено пылью. Кое-где ещё остались яркие краски облупившихся стен и крыш, покосившихся заборов. И повсюду растут кусты и деревья, гигантские и нереально развесистые.
Человек опять взволнован, и даже слеза стекает по давно немытому лицу. Но стоять и придаваться грусти он не намерен. Человек определённо знает, куда идти. И идёт… Цель его путешествия — дом в самом центре деревни. Когда-то большой и белоснежный. Теперь стены вросли в землю, отсырели, покрылись плесенью и поросли мхом. Мох словно шкура животного: густой, он играет изумрудным отливом в весенних солнечных лучах.
Пока идёт по заросшим улицам деревни, человек не встречает ни одного жителя. Деревня давно мертва. Не поют петухи, не мычат коровы в стойлах, не слышен рокот тракторов и шум доильных аппаратов на ферме, что раззявила безобразный чёрный рот — огромный провал в кирпичной стене.
Почему теперь здесь нет людей? Что заставило их покинуть свои гнёзда и подобно птицам улететь в далёкие края.
… Под ногами человека скрипит деревянное крыльцо. Дверь с ещё большим скрипом отворяется и падает с петель, поднимая клубы пыли. Человек входит в дом. Это его дом. Он жил здесь раньше со своей семьёй: женой, дочерью, тёщей.
Вот люстра, которую им подарили на свадьбу. Валяется на полу разбитая и искореженная. Кресла и диван теперь совсем не рыжие, какими были много лет назад. На диване — огромный длинноухий кролик. Его взять с собой было невозможно, хоть дочка и просила. Некуда было класть, да и запретили, кажется.
Стоит закрыть глаза, и человек уже слышит тревожные слова жены: «Неужели всё это надо оставить?» И дочери: «Папочка, а как же наш скворечник? Ты обещал, что там будет жить такая же семья, как наааша!» Плач, слёзы… И не только на ещё розовых дочкиных щёчках. Тёща тоже плачет. Успокаивает внучку, а сама кончиком косынки всё трёт и трёт вокруг глаз, словно желая разгладить морщины, из-за которых имеет лицо улыбающееся и доброе. Она уже очень слаба. За пару недель осунулась и исхудала. Стали выпадать волосы, зубы. Она уходит первой. До последнего не хочет мириться с тем, что не минует никого.
Потом заболевает дочь. Её никто не лечит, кроме жены. Никто не хочет признавать болезнь. Грипп, простуда… Это пожалуйста! Но лучевая болезнь… Её не диагностируют. Такими болезнями никто болеть попросту не может. Ведь все эвакуированы из зоны заражения вовремя и по правилам.
Лет десять назад этот лес был покрыт морщинками из сотен пересекающихся тропинок, протоптанных местными жителями, приходившими в зелёную кладовую за грибами, ягодами, дикими яблочками и грушами, лещиной. Теперь сквозь плотную паутину подлеска пробирается человек с рюкзаком за плечами. Идёт без тропинок, но, похоже, знакомым путём. Идёт и то и дело останавливается, чтобы передохнуть. Осматривает всё вокруг и вздыхает. Он выглядит усталым и отощавшим. Старая, потёртая куртка «аляска», вязаная шапочка, многодневная небритость на лице без возраста и без цвета.
Совсем потухшие глаза выдают в путешественнике человека разочарованного. В противоположность птице, распевающей на верхушке дерева призывные песни. Человек напоминает городского бомжа, забывшего прошлое, живущего этой минутой и совсем не думающего о том, что ждёт его в будущем.
Очутившись на поляне с пролесками, он снимает шапку и утирает ею лицо. На мгновение взгляд оживает, но ещё через мгновение в нём отражается такое горе и отчаяние, что становится страшно за человека. Может, его сердце, скорее всего, истерзанное тяжёлыми испытаниями, не сумеет справиться с чувствами, нахлынувшими при виде торжества проснувшейся природы? Но, нет. Всё в порядке. Человек, перестав вдруг замечать под ногами жизнь, смело ступает на неё и продолжает свой путь.
За лесом — деревня. Она прижалась к южному склону высокого, но пологого холма и напоминает изодранное одеяло, небрежно брошенное кем-то на этот холм. Одеяло выцвело на солнце, и припорошено пылью. Кое-где ещё остались яркие краски облупившихся стен и крыш, покосившихся заборов. И повсюду растут кусты и деревья, гигантские и нереально развесистые.
Человек опять взволнован, и даже слеза стекает по давно немытому лицу. Но стоять и придаваться грусти он не намерен. Человек определённо знает, куда идти. И идёт… Цель его путешествия — дом в самом центре деревни. Когда-то большой и белоснежный. Теперь стены вросли в землю, отсырели, покрылись плесенью и поросли мхом. Мох словно шкура животного: густой, он играет изумрудным отливом в весенних солнечных лучах.
Пока идёт по заросшим улицам деревни, человек не встречает ни одного жителя. Деревня давно мертва. Не поют петухи, не мычат коровы в стойлах, не слышен рокот тракторов и шум доильных аппаратов на ферме, что раззявила безобразный чёрный рот — огромный провал в кирпичной стене.
Почему теперь здесь нет людей? Что заставило их покинуть свои гнёзда и подобно птицам улететь в далёкие края.
… Под ногами человека скрипит деревянное крыльцо. Дверь с ещё большим скрипом отворяется и падает с петель, поднимая клубы пыли. Человек входит в дом. Это его дом. Он жил здесь раньше со своей семьёй: женой, дочерью, тёщей.
Вот люстра, которую им подарили на свадьбу. Валяется на полу разбитая и искореженная. Кресла и диван теперь совсем не рыжие, какими были много лет назад. На диване — огромный длинноухий кролик. Его взять с собой было невозможно, хоть дочка и просила. Некуда было класть, да и запретили, кажется.
Стоит закрыть глаза, и человек уже слышит тревожные слова жены: «Неужели всё это надо оставить?» И дочери: «Папочка, а как же наш скворечник? Ты обещал, что там будет жить такая же семья, как наааша!» Плач, слёзы… И не только на ещё розовых дочкиных щёчках. Тёща тоже плачет. Успокаивает внучку, а сама кончиком косынки всё трёт и трёт вокруг глаз, словно желая разгладить морщины, из-за которых имеет лицо улыбающееся и доброе. Она уже очень слаба. За пару недель осунулась и исхудала. Стали выпадать волосы, зубы. Она уходит первой. До последнего не хочет мириться с тем, что не минует никого.
Потом заболевает дочь. Её никто не лечит, кроме жены. Никто не хочет признавать болезнь. Грипп, простуда… Это пожалуйста! Но лучевая болезнь… Её не диагностируют. Такими болезнями никто болеть попросту не может. Ведь все эвакуированы из зоны заражения вовремя и по правилам.
