— Над тобою солнце светит, родина моя! — надрывалась Ротару. Голос плыл над площадью…
11 мин, 48 сек 3668
От трибуны — к зданию горисполкома. И, отражаясь, возвращался обратно.
— Ты прекрасней всех на свете, родина моя!
Ветер гонял пыль.
Единственная в городе пятиэтажка ловила стеклами низко висящее, красное, будто распаренное, солнце.
Витька поежился.
— Что-то никого.
Дядя Саша подошел к окну, чуть подвинул, выглядывая, плотную занавеску.
— Сейчас полезут, — он сел на стул рядом с Витькой.
— Отстреливать надоест.
Они прятались на втором этаже почты в маленькой угловой комнатке, где раньше сортировали корреспонденцию. Телеграммы и открытки ворохом усыпали пол. Выше, в башенке, в радиостудии, сидел Кустинский.
Чиркнула спичка. Прыгнули по стенам тени. Дядя Саша затянулся «беломориной» из старых, андегских еще запасов.
Витька уперся щекой в ложе карабина, повел дулом. Никого. Только былинки качаются между плитами. А в горисполкоме?
— Над полями выгнет спину радуга-дуга… — пела Ротару.
— Ты не думай, — сказал дядя Саша, выдохнув дым через ноздри, — явятся. Первомай они помнят.
— Почему? — спросил Витька.
— Память остаточная. Иногда, где жили, помнят. Иногда, где работали. И непременно — праздники. Демонстрации.
— Я тоже помню, — сказал Витька.
Правда, помнил он смутно. Больше ощущения помнил. А еще флаги над головой и Таньку Скворцову с белыми бумажными гвоздиками. И все.
— Хорошо, город маленький, — дядя Саша задержал папиросину в крепких пальцах.
— Страшно подумать, что в Москве сейчас.
Голос его дрогнул.
Витька знал, у дяди Саши там жили родственники, сестра с дочкой. Вестей от них не было никаких.
Шурша открытками, в раскрытую дверь вошел ненец Валеев.
— Тихо совсем, — сказал он.
— Свежих следов мало.
Дядя Саша притушил окурок в жестяной банке.
— Что думаешь?
Валеев откинул капюшон малицы. Сел на корточки в проеме. Круглое лицо его с куцей седой бородкой сморщилось.
— Плохо думаю, — сказал он, — поели здесь всех. В поселки ушли. Качгорт, Сахалин, Искатели. К аэродрому мал-мала.
— Думаешь, зря гоняем? — дядя Саша кивнул в сторону окна.
— Как будто праздник! — грянуло там.
Витька даже вздрогнул.
— Почему? — удивился Валеев.
— Сколько-то убьем. Только аккумулятор посадим, думаю. Песни долго играть надо.
— Ясно, — вздохнул дядя Саша. Поднявшись, он подхватил автомат.
— Пройдусь до Кустинского. Смотрите в оба.
Валеев, улыбаясь, пропустил, кивнул вслед.
— Осторожней, мал-мала.
Витька отлип от окна.
Дядя Саша бухал сапогами — вот правее, а вот выше. А вот совсем в стороне. В руках у Валеева появилась тонкая костяная трубка.
— Что, Витька, страшно? — прищурился он.
Витька фыркнул. Старый ненец из расшитого бисером кисета набил трубку махоркой.
— Что, совсем не страшно?
— Дядя Выя, — сказал Витька, — я уж не мальчик вам.
Валеев покосился, вздохнул.
— А мне страшно. Людей убиваю. Плохо это. В тундру хочу. В тундре хорошо.
— Я, ты… Ротару вдруг умолкла.
Ненец посмотрел на потолок. Витька приник к стеклу. Площадь была все также пуста. Рядышком, у остановки, перегораживая проезжую часть, стоял «пазик» с открытыми дверцами. Справа от трибуны серел забор.
Витька покопался в кармане телогрейки. Карамель нашлась не сразу, прилипла, размякнув, к прокладке. Последняя.
Ободрав фантик, он сунул конфету в рот.
Так они и сидели — один попыхивал трубкой, уставившись в полутемный коридор, другой сосал карамель, считая сколы краски на стенах.
Потом ненец запел. Какие-то «мань», «нямда», «нява пыда».
Лучше бы снова Ротару, подумал Витька. От нудного, чуть ли не на одной ноте напева делалось тоскливо.
— Это героическая песня — сюдбабц, — сказал Валеев, пыхнув трубкой в паузе.
— Про героев, мал-мала.
И опять «нямда», «нява», «пыда хавханда».
Наверху что-то грохнуло, послышалась ругань дяди Саши, а за ней тонкий вскрик Кустинского.
— Плохо в городе, — сказал Валеев, оборвав сюдбабц.
— На стойбище надо.
— А что там, на стойбище, хорошего, дядь Выя? — спросил Витька.
— Много чего. Оленей паси. Ягоды собирай. Птицу бей. Медведя бей. Песца бей. Песни вечером пой. Шкуры шей. Малицу шей. Мертвых совсем нет.
— Так уж и нет?
Ненец пожал плечами.
— Наверно, встают, мал-мала. Только холодно, засыпают сразу. Таких обходи, и все. Даже совсем не трогай.
— А если кто не заметит?
— В тундре-то? — Валеев рассмеялся мелким смешком. Закачал головой.
Витька отвернулся.
— Стрелять все равно лучше.
— Лето короткое, — сказал ненец.
— Ты прекрасней всех на свете, родина моя!
Ветер гонял пыль.
Единственная в городе пятиэтажка ловила стеклами низко висящее, красное, будто распаренное, солнце.
Витька поежился.
— Что-то никого.
Дядя Саша подошел к окну, чуть подвинул, выглядывая, плотную занавеску.
— Сейчас полезут, — он сел на стул рядом с Витькой.
— Отстреливать надоест.
Они прятались на втором этаже почты в маленькой угловой комнатке, где раньше сортировали корреспонденцию. Телеграммы и открытки ворохом усыпали пол. Выше, в башенке, в радиостудии, сидел Кустинский.
Чиркнула спичка. Прыгнули по стенам тени. Дядя Саша затянулся «беломориной» из старых, андегских еще запасов.
Витька уперся щекой в ложе карабина, повел дулом. Никого. Только былинки качаются между плитами. А в горисполкоме?
— Над полями выгнет спину радуга-дуга… — пела Ротару.
— Ты не думай, — сказал дядя Саша, выдохнув дым через ноздри, — явятся. Первомай они помнят.
— Почему? — спросил Витька.
— Память остаточная. Иногда, где жили, помнят. Иногда, где работали. И непременно — праздники. Демонстрации.
— Я тоже помню, — сказал Витька.
Правда, помнил он смутно. Больше ощущения помнил. А еще флаги над головой и Таньку Скворцову с белыми бумажными гвоздиками. И все.
— Хорошо, город маленький, — дядя Саша задержал папиросину в крепких пальцах.
— Страшно подумать, что в Москве сейчас.
Голос его дрогнул.
Витька знал, у дяди Саши там жили родственники, сестра с дочкой. Вестей от них не было никаких.
Шурша открытками, в раскрытую дверь вошел ненец Валеев.
— Тихо совсем, — сказал он.
— Свежих следов мало.
Дядя Саша притушил окурок в жестяной банке.
— Что думаешь?
Валеев откинул капюшон малицы. Сел на корточки в проеме. Круглое лицо его с куцей седой бородкой сморщилось.
— Плохо думаю, — сказал он, — поели здесь всех. В поселки ушли. Качгорт, Сахалин, Искатели. К аэродрому мал-мала.
— Думаешь, зря гоняем? — дядя Саша кивнул в сторону окна.
— Как будто праздник! — грянуло там.
Витька даже вздрогнул.
— Почему? — удивился Валеев.
— Сколько-то убьем. Только аккумулятор посадим, думаю. Песни долго играть надо.
— Ясно, — вздохнул дядя Саша. Поднявшись, он подхватил автомат.
— Пройдусь до Кустинского. Смотрите в оба.
Валеев, улыбаясь, пропустил, кивнул вслед.
— Осторожней, мал-мала.
Витька отлип от окна.
Дядя Саша бухал сапогами — вот правее, а вот выше. А вот совсем в стороне. В руках у Валеева появилась тонкая костяная трубка.
— Что, Витька, страшно? — прищурился он.
Витька фыркнул. Старый ненец из расшитого бисером кисета набил трубку махоркой.
— Что, совсем не страшно?
— Дядя Выя, — сказал Витька, — я уж не мальчик вам.
Валеев покосился, вздохнул.
— А мне страшно. Людей убиваю. Плохо это. В тундру хочу. В тундре хорошо.
— Я, ты… Ротару вдруг умолкла.
Ненец посмотрел на потолок. Витька приник к стеклу. Площадь была все также пуста. Рядышком, у остановки, перегораживая проезжую часть, стоял «пазик» с открытыми дверцами. Справа от трибуны серел забор.
Витька покопался в кармане телогрейки. Карамель нашлась не сразу, прилипла, размякнув, к прокладке. Последняя.
Ободрав фантик, он сунул конфету в рот.
Так они и сидели — один попыхивал трубкой, уставившись в полутемный коридор, другой сосал карамель, считая сколы краски на стенах.
Потом ненец запел. Какие-то «мань», «нямда», «нява пыда».
Лучше бы снова Ротару, подумал Витька. От нудного, чуть ли не на одной ноте напева делалось тоскливо.
— Это героическая песня — сюдбабц, — сказал Валеев, пыхнув трубкой в паузе.
— Про героев, мал-мала.
И опять «нямда», «нява», «пыда хавханда».
Наверху что-то грохнуло, послышалась ругань дяди Саши, а за ней тонкий вскрик Кустинского.
— Плохо в городе, — сказал Валеев, оборвав сюдбабц.
— На стойбище надо.
— А что там, на стойбище, хорошего, дядь Выя? — спросил Витька.
— Много чего. Оленей паси. Ягоды собирай. Птицу бей. Медведя бей. Песца бей. Песни вечером пой. Шкуры шей. Малицу шей. Мертвых совсем нет.
— Так уж и нет?
Ненец пожал плечами.
— Наверно, встают, мал-мала. Только холодно, засыпают сразу. Таких обходи, и все. Даже совсем не трогай.
— А если кто не заметит?
— В тундре-то? — Валеев рассмеялся мелким смешком. Закачал головой.
Витька отвернулся.
— Стрелять все равно лучше.
— Лето короткое, — сказал ненец.