Харон

— Помню, помню. И люди боятся не смерти, а что их запомнят слабоумными идиотами с трясущейся головой, энурезом и вечным брюзжанием. Они боятся не сгнить в гробу, а получить инсульт, который прикует к кровати, где они будут покрываться пролежнями и ходить под себя, бессмысленно уставившись в потолок. Шамкать беззубым ртом, зовя матушку или жену, которые скончались лет так — дцать назад, чтобы забрали к себе, в безмятежный мир темноты, червей и холодного надгробного камня.

— Даже бесхозная могила счастливее, чем старость брошенных детьми и живущих в городе. За кладбищем хотя б смотритель приглядывает, а старики никому не нужны и заживо гниют в коробках квартир, освобождения, которых ждет толпа родственников!

— Лучше быть никому не нужным здесь, чем достаться своре оборотней там.

Он надрывно хрипит, срываясь на высокие ноты, которые разрезают тьму кладбища. Спятивший смотритель. Давно тронулся умом, обхаживая молчаливых подопечных.

Во влажном воздухе витает угроза. Втягиваю запах сырой земли, тлена и гнилой травы. Явно чувствуется душок легиона. Скоро будет совсем рядом. От деревушки и так немного осталось. Центральная часть, приближенная к городским застройкам, почти опустела и среди брошенных зданий снуют партизаны — мелкие шайки народного ополчения. Всеобщая мобилизация давно вывела всех военнообязанных на границы — в поселениях держат оборону жалкие остатки.

Никогда не известно, с какой стороны ожидать нападения. Их чуешь, когда уже поздно куда-то бежать: по запаху, по дрожащему сырому воздуху. По плывущей под ногами земле.

Я их прекрасно ощущаю. Иногда мне кажется: они прочно обосновались здесь. Что притягивает, знать бы.

Проходя по узкой дорожке меж захоронениями, невольно ежусь, когда что-то легкое, словно отсыревшая паутина, касается лица, пахнув плесенью в лицо.

Старику ничего не будет, он плотно с ними повязан, хоть и не скажет ничего толкового.

Не оборачиваться. Вопль, запах крови. Мгновение — и кишки старика намотаны на столь любимый им кельтский крест у часовни.

А ведь я возлагал на смотрителя большие надежды. Для моего расследорвания его помощь была б очень кстати. Но кроме неадекватного бреда о жизни и смерти не добился. Мое расследование застряло в его эпицентре. Туман, которого боялася весь регион у меня под боком. Но ничего кроме исторических сводок у меня нет. Старик, который знает больше всех, абсолютно не вменяем.

Выдыхая, делаю шаг в жидкое месиво тропинки. Если б не знал, что он неприкосновенен, давно б сорвался с места, но старик, видимо, на своем месте — для обоих измерений. Устраивает и их и нас.

«Остановись, прохожий, навести мой прах, Я уже дома, а ты ещё в гостях»… — написано на одном из надгробий на выходе. Мрачноватая эпитафия. «В гостях ли мы? И дома ли он? Да и где этот чертов дом?» — киваю могилке, прочитав надпись.

Вдоль забора, за скрипучую тяжелую калитку, к городку.

Некогда здесь была дорога, теперь же скорее каша, замешанная сотнями тысяч ног — невидимых, шагающих чётко и слаженно. Поваленные деревья им нипочем, а вот я заплутал. Через мосты запрещено ходить маршем. Сильная вибрация резонансом разбивает опоры и крепления моста. Мост через реку рухнул, почти обрезав селение от цивилизации.

Все правила не для войска. Их марш бесконечен и продолжается не одну тысячу лет. И какой-то мост для этих ног не повод сбиться с ритма. Неся разрушения, они прут, пугая гулом тысяч сапог. Сумрачный змей отрядов, прущих напролом по одним им известным маршрутам.

Окончательно заплутав, взбираюсь на горку и залезаю на старый дуб, цепляясь за ветви, выглядываю деревню. Вместо привычных домов на меня смотрят статуя, парк, заросший плющом и опутанный стеблями фонтан. Воздух дрожит, проплывая перед глазами. Пара вдохов и притяжение отпускает. Цепляюсь за ветви, один толчок и я перепрыгну на соседнюю ветку, оттуда — еще несколько рывков, набирая скорость. И вот я в центре парка, в центре событий.

Но с грохотом ломая ветви, падаю среди перекореженных пожаром деревьев. Ни парка, ни плюща, ни огромной статуи, до макушки обросшей зеленью и больше похожей на скульптуру, вырезанную из огромной туи, как в парках столицы.

Легенда о легионе ожила: редкие всплески активности, поддерживающие память о черном войске, стали реальностью. За один день темный сырой морок поглотил все. Окна затянуло черным туманом с запахом гнили. Липкий спрут забирал одного за другим всех, кто осмеливался выйти наружу и так же исчезал, тая под лучами солнца. С того времени прокатилась волна: то тут, то там в разных уголках расплывалась густая, словно кисель, тьма, сквозь, которую раздавался лязг металла и грохот марширующих ног. Отряд за отрядом сметая все на своем пути, проходит легион, исчезая там же, откуда пришел. Никакие силы не могут его остановить. Ему плевать на технику. Ему не страшна ядерная атака, для него не имеет значения прогресс.