Я вообще-то всегда знал, что рано или поздно мне придется сделать эту операцию — как сейчас помню, вернулся домой — лицо опухшее — этакое утро в китайской деревне, и кожа на носу треснула. Смешно сейчас подумать, что это я, четырнадцатилетний дурак полез к чеченцу на две головы выше меня ради какой-то девочки, которую я потом никогда в жизни не видел. Но нос мне в итоге сломали…
Добавить в моё избранное
13 мин, 42 сек 16348
То еще было приключение — я и без наркоза-то еле нашел дорогу, теперь же я будто оказался в каком-то клипе — все было тягуче-медленным, я словно плыл через густой, бесцветный мед.
Сигарета почти не ощущалась, я продолжал жевать фильтр еще добрые две минуты, прежде чем понял, что докурил. Сделав селфи, я удивился. Ожидая увидеть снова то же распухшее лицо, что я наблюдал в зеркале после драки, в которой мне сломали нос, вместо этого я заметил лишь слегка распухший нос. Кто-то заботливо подвесил мне валик из бинтов под нос, подвесив завязки на уши. Валик весь пропитался кровью. Вот я дурак — только сейчас до меня дошло, что курение расширяет сосуды и провоцирует кровотечение. Не без труда найдя дорогу в палату, я свалился на кровать — наверное, с самого детства мне не было в кровати так уютно. В какой-то момент мне потребовалось в туалет — я стащил штаны да так и прошагал через всю палату, благо никого в тот момент внутри не было. В общем, от наркоза я отходил тяжко. Меня потом приходили осматривать, рассказали, как ухаживать за носом. Из забавного — запретили сильно тужиться в туалете. В общем, воспоминания у меня остались о дне операции весьма обрывочные. То ли дело ночь.
Весь вечер у палаты соседа стояли какие-то люди — то ли коллеги, то ли друзья. Сквозь сон я слышал, что они его с чем-то поздравляют, жмут руку, кажется, даже открыли шампанское. В конце концов, когда посетители ушли, Пауль выключил свет и тоже лег спать. Я повернулся в сторону его кровати и что-то заставило меня открыть глаза. У кровати Пауля снова стояла какая-то полная фигура и немного раскачивалась. Какого черта! Мне не хотелось ни с кем ссориться, но совесть же тоже надо иметь — здесь люди спать хотят, а тут какие-то танцы! Включив фонарик на мобильнике, я направил его в сторону кровати и застыл в ужасе. Тело одеревенело, как тогда под наркозом, я выпучил глаза до боли в висках, чувствуя, как от напряжения, кровь вытекает из носа на недавно замененный тампон. За кроватью ширилось, пританцовывало и взмахивало конечностями нечто. То, что это не человек, было ясно сразу — у человека должны быть хотя бы голова. Эта тварь уродливой грудой вздымалась над тщедушным человечком на койке, еле заметным под одеялом, словно на кровати лежит одна лишь голова. И вот, одной из конечностей создание потянулось к правой стороне головы Пауля — той самой, укрытой бинтовыми повязками. Чувствуя необходимость что-то сделать, я, не в силах пошевелить одеревеневшими мышцами, собрал всю свою волю в кулак, чтобы направить ее в пересохшее горло и выдавил из себя:
— Нет! Уйди!
Существо недоуменно застыло, после чего, тяжело переступая, утекло куда-то в стену, а я провалился в сон.
Весь следующий день мерзкая галлюцинация преследовала меня — куда не посмотрю — на мешки ли в тележке уборщицы, на камень ли в парке — всюду мне мерещилось тяжеловесное жирное безголовое тело с руками-ветками. Пауль выглядел сегодня бодрее обычного, мы даже немного разговорились за обедом. Смотреть на него было все еще страшно, особенно, когда он сказал, что ненамного старше меня — около двадцати восьми, кажется. От наркоза я должен был отойти, но звенящая пустота в мыслях все еще мешала думать. Пауль рассказал, что ему вырезали опухоль за глазницей, теперь приводят лицо в порядок. Я слушал его рассказы о химиотерапии и операциях, стараясь подбадривать и сочувствовать, но сам не мог отделаться от леденящего ужаса осознания, что человек, мой ровесник, когда-то любивший горные лыжи и серфинг теперь превратился в уродливую лысую куклу с раздутой головой и тонкими руками-палочками. В какой-то момент чувство такта отказало мне, и я спросил, остался ли глаз на месте. Пауль, будто тоже осознал, насколько безвозвратно уничтожено его тело, покачал головой, и остаток обеда мы провели в молчании.
Больница — на редкость скучное место. Я сходил покурить, наверное, раз пятнадцать. Врачи, казалось, перестали мной интересоваться — единственный осмотр, в день после операции оказался последним. Я несколько раз стучался на сестринский пост и просил меня выписать, но мне отвечали, что кровотечения могут быть опасны и мне придется задержаться. Разумеется, не скука гнала меня прочь из больницы. Я боялся снова лечь спать в этой палате и снова увидеть эту жуткую дрянь, нависавшую над моим соседом. До середины ночи я просидел перед ноутбуком с наушниками, боясь даже повернуться в сторону Пауля, ожидая в любую секунду увидеть распухшую тушу утопленника, склонившуюся над сломанной куклой, когда-то бывшей человеком.
Он пришел неожиданно. Каким-то еле заметным движением на периферии зрения. Вот я оборачиваюсь, и он уже стоит над спящим человеком. Головы нет, только черная дыра, будто голову давным-давно срубили, вместо рук какие-то переплетения веток и корней, торчащих из безразмерной туши, покрытой трупными пятнами. На этот раз моей решимости можно было позавидовать — словно непослушной собаке я громким шепотом крикнул:
— Фу!
Сигарета почти не ощущалась, я продолжал жевать фильтр еще добрые две минуты, прежде чем понял, что докурил. Сделав селфи, я удивился. Ожидая увидеть снова то же распухшее лицо, что я наблюдал в зеркале после драки, в которой мне сломали нос, вместо этого я заметил лишь слегка распухший нос. Кто-то заботливо подвесил мне валик из бинтов под нос, подвесив завязки на уши. Валик весь пропитался кровью. Вот я дурак — только сейчас до меня дошло, что курение расширяет сосуды и провоцирует кровотечение. Не без труда найдя дорогу в палату, я свалился на кровать — наверное, с самого детства мне не было в кровати так уютно. В какой-то момент мне потребовалось в туалет — я стащил штаны да так и прошагал через всю палату, благо никого в тот момент внутри не было. В общем, от наркоза я отходил тяжко. Меня потом приходили осматривать, рассказали, как ухаживать за носом. Из забавного — запретили сильно тужиться в туалете. В общем, воспоминания у меня остались о дне операции весьма обрывочные. То ли дело ночь.
Весь вечер у палаты соседа стояли какие-то люди — то ли коллеги, то ли друзья. Сквозь сон я слышал, что они его с чем-то поздравляют, жмут руку, кажется, даже открыли шампанское. В конце концов, когда посетители ушли, Пауль выключил свет и тоже лег спать. Я повернулся в сторону его кровати и что-то заставило меня открыть глаза. У кровати Пауля снова стояла какая-то полная фигура и немного раскачивалась. Какого черта! Мне не хотелось ни с кем ссориться, но совесть же тоже надо иметь — здесь люди спать хотят, а тут какие-то танцы! Включив фонарик на мобильнике, я направил его в сторону кровати и застыл в ужасе. Тело одеревенело, как тогда под наркозом, я выпучил глаза до боли в висках, чувствуя, как от напряжения, кровь вытекает из носа на недавно замененный тампон. За кроватью ширилось, пританцовывало и взмахивало конечностями нечто. То, что это не человек, было ясно сразу — у человека должны быть хотя бы голова. Эта тварь уродливой грудой вздымалась над тщедушным человечком на койке, еле заметным под одеялом, словно на кровати лежит одна лишь голова. И вот, одной из конечностей создание потянулось к правой стороне головы Пауля — той самой, укрытой бинтовыми повязками. Чувствуя необходимость что-то сделать, я, не в силах пошевелить одеревеневшими мышцами, собрал всю свою волю в кулак, чтобы направить ее в пересохшее горло и выдавил из себя:
— Нет! Уйди!
Существо недоуменно застыло, после чего, тяжело переступая, утекло куда-то в стену, а я провалился в сон.
Весь следующий день мерзкая галлюцинация преследовала меня — куда не посмотрю — на мешки ли в тележке уборщицы, на камень ли в парке — всюду мне мерещилось тяжеловесное жирное безголовое тело с руками-ветками. Пауль выглядел сегодня бодрее обычного, мы даже немного разговорились за обедом. Смотреть на него было все еще страшно, особенно, когда он сказал, что ненамного старше меня — около двадцати восьми, кажется. От наркоза я должен был отойти, но звенящая пустота в мыслях все еще мешала думать. Пауль рассказал, что ему вырезали опухоль за глазницей, теперь приводят лицо в порядок. Я слушал его рассказы о химиотерапии и операциях, стараясь подбадривать и сочувствовать, но сам не мог отделаться от леденящего ужаса осознания, что человек, мой ровесник, когда-то любивший горные лыжи и серфинг теперь превратился в уродливую лысую куклу с раздутой головой и тонкими руками-палочками. В какой-то момент чувство такта отказало мне, и я спросил, остался ли глаз на месте. Пауль, будто тоже осознал, насколько безвозвратно уничтожено его тело, покачал головой, и остаток обеда мы провели в молчании.
Больница — на редкость скучное место. Я сходил покурить, наверное, раз пятнадцать. Врачи, казалось, перестали мной интересоваться — единственный осмотр, в день после операции оказался последним. Я несколько раз стучался на сестринский пост и просил меня выписать, но мне отвечали, что кровотечения могут быть опасны и мне придется задержаться. Разумеется, не скука гнала меня прочь из больницы. Я боялся снова лечь спать в этой палате и снова увидеть эту жуткую дрянь, нависавшую над моим соседом. До середины ночи я просидел перед ноутбуком с наушниками, боясь даже повернуться в сторону Пауля, ожидая в любую секунду увидеть распухшую тушу утопленника, склонившуюся над сломанной куклой, когда-то бывшей человеком.
Он пришел неожиданно. Каким-то еле заметным движением на периферии зрения. Вот я оборачиваюсь, и он уже стоит над спящим человеком. Головы нет, только черная дыра, будто голову давным-давно срубили, вместо рук какие-то переплетения веток и корней, торчащих из безразмерной туши, покрытой трупными пятнами. На этот раз моей решимости можно было позавидовать — словно непослушной собаке я громким шепотом крикнул:
— Фу!
