— Господи, дева Мария и младенец Иисус! Я не виновен! — Не смей порочить святые имена своими грязными губами, колдун!
Добавить в моё избранное
4 мин, 24 сек 18953
Лучше признавайся, и мучения твои закончатся! Отец Бартоломео, мне кажется, наш гость изнывает от жажды. Угостите-ка его нашей замечательной святой водицей… — Господи, нет! Я не кха… Двое палачей, представителей безбожной, на самом деле, организации, гордо именуемой Святой Инквизицией, склонились над стонущим, извивающимся на жестком деревянном ложе человеком. Руки и ноги его были надежно зафиксированы веревками. Лица мучителей блестели от пота, а глаза — от звериного азарта. Один, отец Хулио, редкостная сволочь и садист — постоянно отпускал шуточки в адрес жертвы и командовал. Второй — отец Бартоломео, заискивающе улыбался после каждой реплики разговорчивого инквизитора, обнажая редкие гнилые зубы, и выполнял все его приказы.
Да, чуть не забыл — будь ты проклят, Торквемада, и все твои никчемные последователи! Тот несчастный на ложе — я!
— Давай же, колдун, признавайся! Что тебе это пламя? Сгоришь и все, отмучаешься разок… Зато здесь ты будешь наслаждаться нашими умениями целую вечность. Отец Бартоломео — не только превосходный палач и ценитель тонкого юмора… — Гхе-хе, — засмеялся польщенный помощник, извергнув из своего рта отвратительный запах разлагающейся заживо плоти.
— … но и прекрасный лекарь, так что он просто не даст тебе умереть. Видит Бог, ты скоро будешь умолять нас о костре.
— Послушайте, ну какой я колдун, — устало оправдываюсь я, не в силах сдержать слезы — щербатый подонок залил слишком много воды, кажется, что живот сейчас лопнет.
— У меня семья, дети! Зачем мне все это?! Почему я?
— Семья? Дети? Думаю, стоит навестить твою женушку! Может она чего и знает? Может быть она сама — ведьма?
— Нет, не трогай Марию, проклятый сукин сын! Подожди, когда я выберусь, я разорву твою грудную клетку собственными руками, да так быстро, что ты даже успеешь увидеть своё собственное сердце! — не выдержав, выкрикнул я.
«Ну же, неужели я тебя больше не увижу, — подумал я с отчаянием, глядя сквозь решетку в ночное небо.
— Прошу тебя, помоги мне!» — Ты угрожаешь мне? — Поднял голос отец Хулио.
— Мне? Представителю Святой Католической Церкви?! Да ты еще больший дурак, чем кажешься!
Мучитель выдержал театральную паузу, а потом жестко ухмыльнулся, глаза его стали колючими, нечеловеческими, безумным. А потом он заговорил снова, деланно ласковым, доверительным голосом:
— Знаешь, нам ведь нельзя возлежать с женщиной… Но если рассматривать это как пытку… Я слышал, у твоей жены изумительная кожа — не такая, как у других испанок. Светлее, нежнее, притягательнее и, должно быть, прекрасно пахнет.
«Давай же!» — подумал я, стараясь не слушать ту мерзость, что лилась из уст отца Хулио. Бартоломео, тем временем, взял со стойки ржавые, видавшие виды щипцы и встал в изголовье пыточного стола.
— Отец Бартоломео, какой вы нетерпеливый… Ну ладно, можете вырвать парочку.
«Ну давай!, — кричало мое сознание.
— Помоги мне!» Мрачное небо ответило мне неторопливым движением туч.
— Ааа, — щербатый мучитель выдернул ноготь с большого пальца левой руки. Я не смог сдержать постыдного крика и тем самым доставил своему палачу несказанное удовольствие — тот даже глаза прикрыл, а отец Хулио противно рассмеялся.
— А когда я закончу с твоей женушкой, я займусь твоими детишками… Точнее не я, а отец Бартоломео — он ОЧЕНЬ любит детей.
Гигантская туча, подхваченная небесным ветром, медленно поплыла вправо, обнажая круглый бок луны. Ночное светило уронило серебро на железо зарешеченного окна.
— Не бойся, если они будут хорошо себя вести и полностью удовлетворят желания моего друга, тот убьет их быстро… Отец Бартоломео, который был, похоже, ценителем не только тонкого юмора, но и симметрии щелкнул щипцами, и я лишился ногтя на большом пальце правой руки, но доставлять удовольствия палачу своим криком не стал, чем несказанно его расстроил. Отец Бартоломео посмотрел на меня с какой-то детской обидой.
— Я все скажу, — прошипел я.
— Что? — удивился отец Хулио.
— Ты решил покаяться, колдун? Не рановато ли? Мы только начали разминаться… — Подойди ближе.
Разговорчивый инквизитор подошел ко мне вплотную, расплываясь в улыбке. Он заглянул мне в глаза… и истошно завопил.
В окно светила полная луна, лишившаяся невесомых серых одежд. Боль, сковавшая мое тело, была до экстатически приятной — я никогда так не радовался превращению: наконец-то сила, животная дикая, злая, та сила, которую я считал проклятьем, доставляла мне истинную радость.
Веревки, туго оплетавшие мои руки, натянувшиеся под растущими мышцами, лопнули, не выдержав напряжения. Ногти выдвинулись вперед и заострились, место вырванных тут же заняли новые. Ими я и располосовал путы на ногах.
— Во имя Господа нашего… — пробормотал отец Хулио, после чего сделал шаг назад и нелепо рухнул на задницу, споткнувшись о ведро с водой.
Да, чуть не забыл — будь ты проклят, Торквемада, и все твои никчемные последователи! Тот несчастный на ложе — я!
— Давай же, колдун, признавайся! Что тебе это пламя? Сгоришь и все, отмучаешься разок… Зато здесь ты будешь наслаждаться нашими умениями целую вечность. Отец Бартоломео — не только превосходный палач и ценитель тонкого юмора… — Гхе-хе, — засмеялся польщенный помощник, извергнув из своего рта отвратительный запах разлагающейся заживо плоти.
— … но и прекрасный лекарь, так что он просто не даст тебе умереть. Видит Бог, ты скоро будешь умолять нас о костре.
— Послушайте, ну какой я колдун, — устало оправдываюсь я, не в силах сдержать слезы — щербатый подонок залил слишком много воды, кажется, что живот сейчас лопнет.
— У меня семья, дети! Зачем мне все это?! Почему я?
— Семья? Дети? Думаю, стоит навестить твою женушку! Может она чего и знает? Может быть она сама — ведьма?
— Нет, не трогай Марию, проклятый сукин сын! Подожди, когда я выберусь, я разорву твою грудную клетку собственными руками, да так быстро, что ты даже успеешь увидеть своё собственное сердце! — не выдержав, выкрикнул я.
«Ну же, неужели я тебя больше не увижу, — подумал я с отчаянием, глядя сквозь решетку в ночное небо.
— Прошу тебя, помоги мне!» — Ты угрожаешь мне? — Поднял голос отец Хулио.
— Мне? Представителю Святой Католической Церкви?! Да ты еще больший дурак, чем кажешься!
Мучитель выдержал театральную паузу, а потом жестко ухмыльнулся, глаза его стали колючими, нечеловеческими, безумным. А потом он заговорил снова, деланно ласковым, доверительным голосом:
— Знаешь, нам ведь нельзя возлежать с женщиной… Но если рассматривать это как пытку… Я слышал, у твоей жены изумительная кожа — не такая, как у других испанок. Светлее, нежнее, притягательнее и, должно быть, прекрасно пахнет.
«Давай же!» — подумал я, стараясь не слушать ту мерзость, что лилась из уст отца Хулио. Бартоломео, тем временем, взял со стойки ржавые, видавшие виды щипцы и встал в изголовье пыточного стола.
— Отец Бартоломео, какой вы нетерпеливый… Ну ладно, можете вырвать парочку.
«Ну давай!, — кричало мое сознание.
— Помоги мне!» Мрачное небо ответило мне неторопливым движением туч.
— Ааа, — щербатый мучитель выдернул ноготь с большого пальца левой руки. Я не смог сдержать постыдного крика и тем самым доставил своему палачу несказанное удовольствие — тот даже глаза прикрыл, а отец Хулио противно рассмеялся.
— А когда я закончу с твоей женушкой, я займусь твоими детишками… Точнее не я, а отец Бартоломео — он ОЧЕНЬ любит детей.
Гигантская туча, подхваченная небесным ветром, медленно поплыла вправо, обнажая круглый бок луны. Ночное светило уронило серебро на железо зарешеченного окна.
— Не бойся, если они будут хорошо себя вести и полностью удовлетворят желания моего друга, тот убьет их быстро… Отец Бартоломео, который был, похоже, ценителем не только тонкого юмора, но и симметрии щелкнул щипцами, и я лишился ногтя на большом пальце правой руки, но доставлять удовольствия палачу своим криком не стал, чем несказанно его расстроил. Отец Бартоломео посмотрел на меня с какой-то детской обидой.
— Я все скажу, — прошипел я.
— Что? — удивился отец Хулио.
— Ты решил покаяться, колдун? Не рановато ли? Мы только начали разминаться… — Подойди ближе.
Разговорчивый инквизитор подошел ко мне вплотную, расплываясь в улыбке. Он заглянул мне в глаза… и истошно завопил.
В окно светила полная луна, лишившаяся невесомых серых одежд. Боль, сковавшая мое тело, была до экстатически приятной — я никогда так не радовался превращению: наконец-то сила, животная дикая, злая, та сила, которую я считал проклятьем, доставляла мне истинную радость.
Веревки, туго оплетавшие мои руки, натянувшиеся под растущими мышцами, лопнули, не выдержав напряжения. Ногти выдвинулись вперед и заострились, место вырванных тут же заняли новые. Ими я и располосовал путы на ногах.
— Во имя Господа нашего… — пробормотал отец Хулио, после чего сделал шаг назад и нелепо рухнул на задницу, споткнувшись о ведро с водой.
