Я назвал ее, кажется, Олесей Свиридовой. Каждый раз, придумывая имя для человека, совершившего что-то мерзкое, испытываю какой-то иррациональный стыд перед людьми, носящими это имя…
Добавить в моё избранное
11 мин, 51 сек 17286
Вдруг им будет неприятно, что детоубийцу зовут так же? И рад бы брать что-то редкое, но редактор не пропустит — «Мы не желтая газета!» — его гордость этим фактом можно оценить в полной мере, только если знать, с какой похабщины он начинал свою редакторскую карьеру. Впрочем, я и сам понимаю, что статью о Фекле Тритатуевой всерьез не воспримут. Какая, казалось бы, разница, если после имени стоит «(имя изменено)»? Но поди ж ты. Приходится игнорировать свой мелкий заскок, мысленно извиняясь перед всеми Олесями.
Итак, шесть лет назад Олеся Свиридова (имя изменено) убила своего полуторагодовалого сына. Бросила его в бетонный колодец заброшенной стройки на окраине города, за полулегальным рынком, из десяти продавцов на котором один понимал по-русски. Рынок был последней остановкой 43 маршрута. Олеся плакала всю дорогу и прижимала сына к груди, укачивала его — это хорошо запомнила кондукторша, в силу глубины своих впечатлений от недавнего развода наделившая в своем воображении несчастную пассажирку мужем-козлом и свекровью-сукой. На конечной Олесю дважды просили покинуть автобус, она же только кусала губы и смотрела в окно. Водитель закрыл двери, желая напугать упрямую пассажирку заточением в раскаленном автобусе, открыл снова и пошел в салон — наводить порядок собственноручно, но был остановлен кондукторшей.
Та, по ее словам, решила проявить заботу о «брошенной женщине» и напоить ее чаем (7 рублей, в пластиковом стаканчике, 2 рубля — сахар, рубль — лимон). Когда уже несла стаканчик к автобусу (нелегкое дело, особенно если щедрая туркменка, разливающая в ларьке чай, налила до краев), увидела, что пассажирка с ребенком на руках спускается по ступенькам. Не отвечая на оклики, Олеся убрела в сторону пустыря, оставив кондукторшу с обжигающим стаканчиком и неудовлетворенным чувством милосердия, что вдвойне обидно. Неудивительно, что та смогла рассказать мне все это в таких мелких деталях.
Главное: Олеся плакала и не спешила к своей цели.
Однако пересекла пустырь и вышла к заброшенной стройке, не плутая, словно знала дорогу.
Стройка началась еще в 70-х годах, располагалась тогда в аккурат посередине между городом и аэропортом, и строить, кажется, собирались гостиницу, но черт его знает, почему заморозили проект. Нет, действительно — только черт и знает, в городском архиве нет документов, я искал. Ни одной бумаги, приказа, результатов неблагоприятных исследований. И ни одного человека, участвовавшего в стройке, я не нашел. И никого, кто за нее отвечал бы — полвека прошло.
В начале 90-х фундамент, простоявший без малого 20 лет, один ушлый нувориш собрался использовать для возведения торгового центра. Это был бы первый супермаркет в нашем городе, но не вышло — нувориша подстрелили по заказу жены, чьим именем должен был быть назван ТЦ. Обожаю такие истории.
С тех пор стройка (не до конца зарытый котлован с бетонной коробкой фундамента, заделом под первый этаж несостоявшегося супермаркета и разнообразным строительным мусором) служила местом добычи арматуры для сборщиков металлолома, да и дачники умудрялись чем-то поживиться. К тому времени город оброс новыми районами, рынками, частным сектором — от последнего до стройки было полтора километра ходу, так что не удивительно, что время от времени меж бетонных плит устраивали «войнушки» дети, а подростки учились целоваться и не путаться в застежках лифчиков. Одной из обладательниц лифчика, впервые расстегнутого чужими руками на стройке, была и Олеся Свиридова.
Ее родители, переехав из закрытого городка, не осилили жилье в центре города-миллионника, и ютились в частном доме на окраине. Тянуть трех детей нелегко, поэтому оба подрабатывали, он — таксистом, она — в пекарне. Моя мать работала там же, а значит, приходя к ней на работу, я мог видеть маму Олеси, да и саму Олесю — детей нередко брали с собой, чтобы подкормить горячим хлебом с маслом. Почему-то именно тот факт, что, возможно, та худая девочка, с которой мы располовинили однажды хрустящий корочкой батон, была Олесей, и заставил меня так глубоко вгрызаться в эту историю.
Итак, в 1998 году Олесе было 14 и, будучи главарем банды из двух младших братьев, к этому времени она облазила всю ближнюю и дальнюю округу, включая стройку. В тот год у нее появился мальчик, и на ту же стройку она стала наведываться чаще, беря с собой братьев уже как предлог не заходить дальше неуклюжих поцелуев.
В начале осени устававшая без меры мать Олеси не сразу заметила изменения в поведении дочери — девочка помрачнела, пропал аппетит, после школы сидела дома, игнорируя своих друзей. Слишком разительной была перемена, чтобы материнское сердце удовлетворилось предлогом «взрослеет». Под воздействием криминальной хроники на ум олесиной мамы пришло другое — «изнасиловали». Она решила добиться от дочери правды любой ценой. Цена оказалась невелика — час уговоров и обещаний расправиться с обидчиком собственными руками, и дочь сдалась: никто ее не насиловал, но ей страшно, очень страшно.
Итак, шесть лет назад Олеся Свиридова (имя изменено) убила своего полуторагодовалого сына. Бросила его в бетонный колодец заброшенной стройки на окраине города, за полулегальным рынком, из десяти продавцов на котором один понимал по-русски. Рынок был последней остановкой 43 маршрута. Олеся плакала всю дорогу и прижимала сына к груди, укачивала его — это хорошо запомнила кондукторша, в силу глубины своих впечатлений от недавнего развода наделившая в своем воображении несчастную пассажирку мужем-козлом и свекровью-сукой. На конечной Олесю дважды просили покинуть автобус, она же только кусала губы и смотрела в окно. Водитель закрыл двери, желая напугать упрямую пассажирку заточением в раскаленном автобусе, открыл снова и пошел в салон — наводить порядок собственноручно, но был остановлен кондукторшей.
Та, по ее словам, решила проявить заботу о «брошенной женщине» и напоить ее чаем (7 рублей, в пластиковом стаканчике, 2 рубля — сахар, рубль — лимон). Когда уже несла стаканчик к автобусу (нелегкое дело, особенно если щедрая туркменка, разливающая в ларьке чай, налила до краев), увидела, что пассажирка с ребенком на руках спускается по ступенькам. Не отвечая на оклики, Олеся убрела в сторону пустыря, оставив кондукторшу с обжигающим стаканчиком и неудовлетворенным чувством милосердия, что вдвойне обидно. Неудивительно, что та смогла рассказать мне все это в таких мелких деталях.
Главное: Олеся плакала и не спешила к своей цели.
Однако пересекла пустырь и вышла к заброшенной стройке, не плутая, словно знала дорогу.
Стройка началась еще в 70-х годах, располагалась тогда в аккурат посередине между городом и аэропортом, и строить, кажется, собирались гостиницу, но черт его знает, почему заморозили проект. Нет, действительно — только черт и знает, в городском архиве нет документов, я искал. Ни одной бумаги, приказа, результатов неблагоприятных исследований. И ни одного человека, участвовавшего в стройке, я не нашел. И никого, кто за нее отвечал бы — полвека прошло.
В начале 90-х фундамент, простоявший без малого 20 лет, один ушлый нувориш собрался использовать для возведения торгового центра. Это был бы первый супермаркет в нашем городе, но не вышло — нувориша подстрелили по заказу жены, чьим именем должен был быть назван ТЦ. Обожаю такие истории.
С тех пор стройка (не до конца зарытый котлован с бетонной коробкой фундамента, заделом под первый этаж несостоявшегося супермаркета и разнообразным строительным мусором) служила местом добычи арматуры для сборщиков металлолома, да и дачники умудрялись чем-то поживиться. К тому времени город оброс новыми районами, рынками, частным сектором — от последнего до стройки было полтора километра ходу, так что не удивительно, что время от времени меж бетонных плит устраивали «войнушки» дети, а подростки учились целоваться и не путаться в застежках лифчиков. Одной из обладательниц лифчика, впервые расстегнутого чужими руками на стройке, была и Олеся Свиридова.
Ее родители, переехав из закрытого городка, не осилили жилье в центре города-миллионника, и ютились в частном доме на окраине. Тянуть трех детей нелегко, поэтому оба подрабатывали, он — таксистом, она — в пекарне. Моя мать работала там же, а значит, приходя к ней на работу, я мог видеть маму Олеси, да и саму Олесю — детей нередко брали с собой, чтобы подкормить горячим хлебом с маслом. Почему-то именно тот факт, что, возможно, та худая девочка, с которой мы располовинили однажды хрустящий корочкой батон, была Олесей, и заставил меня так глубоко вгрызаться в эту историю.
Итак, в 1998 году Олесе было 14 и, будучи главарем банды из двух младших братьев, к этому времени она облазила всю ближнюю и дальнюю округу, включая стройку. В тот год у нее появился мальчик, и на ту же стройку она стала наведываться чаще, беря с собой братьев уже как предлог не заходить дальше неуклюжих поцелуев.
В начале осени устававшая без меры мать Олеси не сразу заметила изменения в поведении дочери — девочка помрачнела, пропал аппетит, после школы сидела дома, игнорируя своих друзей. Слишком разительной была перемена, чтобы материнское сердце удовлетворилось предлогом «взрослеет». Под воздействием криминальной хроники на ум олесиной мамы пришло другое — «изнасиловали». Она решила добиться от дочери правды любой ценой. Цена оказалась невелика — час уговоров и обещаний расправиться с обидчиком собственными руками, и дочь сдалась: никто ее не насиловал, но ей страшно, очень страшно.
