Жил‑был старик; у него было три сына, третий‑от Иван‑дурак, ничего не делал, только на печи в углу сидел да сморкался. Отец стал умирать и говорит: «Дети! Как я умру, вы каждый поочередно ходите на могилу ко мне спать по три ночи», – и умер. Старика схоронили.
Добавить в моё избранное
8 мин, 48 сек 29
Приходит ночь; надо большому брату ночевать на могиле, а ему – коё лень, коё боится, он и говорит малому брату: «Иван‑дурак! Поди‑ка к отцу на могилу, ночуй за меня. Ты ничего же не делаешь!» Иван‑дурак собрался, пришел на могилу, лежит; в полночь вдруг могила расступилась, старик выходит и спрашивает:
«Кто тут? Ты, большой сын?» – «Нет, батюшка! Я, Иван‑дурак». Старик узнал его и спрашивает: «Что же больш‑от сын не пришел?» – «А он меня послал, батюшка!» – «Ну, твое счастье!» Старик свистнул‑гайкнул богатырским посвистом: «Сивко‑бурко, вещий воронко!» Сивко бежит, только земля дрожит, из очей искры сыплются, из ноздрей дым столбом. «Вот тебе, сын мой, добрый конь; а ты, конь, служи ему, как мне служил». Проговорил это старик, лег в могилу. Иван‑дурак погладил, поласкал сивка и отпустил, сам домой пошел. Дома спрашивают братья: «Что, Иван‑дурак, ладно ли ночевал?» – «Очень ладно, братья!» Другая ночь приходит. Середний брат тоже не идет ночевать на могилу и говорит: «Иван‑дурак! Поди на могилу‑то к батюшке, ночуй и за меня». Иван‑дурак, не говоря ни слова, собрался и покатил, пришел на могилу, лег, дожидается полночи. В полночь также могила раскрылась, отец вышел, спрашивает: «Ты, середний сын?» – «Нет, – говорит Иван‑дурак, – я же опять, батюшка!» Старик гайкнул богатырским голосом, свистнул молодецким посвистом: «Сивко‑бурко, вещий воронко!» Бурко бежит, только земля дрожит, из очей пламя пышет, а из ноздрей дым столбом. «Ну, бурко, как мне служил, так служи и сыну моему. Ступай теперь!» Бурко убежал; старик лег в могилу, а Иван‑дурак пошел домой. Братья опять спрашивают: «Каково, Иван‑дурак, ночевал?» – «Очень, братья, ладно!» На третью ночь Иванова очередь; он не дожидается наряду, собрался и пошел. Лежит на могиле; в полночь опять старик вышел, уж знает, что тут Иван‑дурак, гайкнул богатырским голосом, свистнул молодецким посвистом: «Сивко‑бурко, вещий воронко!» Воронко бежит, только земля дрожит, из очей пламя пышет, а из ноздрей дым столбом. «Ну, воронко, как мне служил, так и сыну моему служи». Сказал это старик, простился с Иваном‑дураком, лег в могилу. Иван‑дурак погладил воронка, посмотрел и отпустил, сам пошел домой. Братья опять спрашивают: «Каково, Иван‑дурак, ночевал?» – «Очень ладно, братья!»
Живут; двое братовей робят, а Иван‑дурак ничего. Вдруг от царя клич: ежели кто сорвет царевнин портрет с дому чрез сколько‑то много бревен, за того ее и взамуж отдаст. Братья сбираются посмотреть, кто станет срывать портрет. Иван‑дурак сидит на печи за трубой и бает: «Братья! Дайте мне каку лошадь, я поеду посмотрю же». – «Э! – взъелись братья на него. – Сиди, дурак, на печи; чего ты поедешь? Людей, что ли, смешить!» Нет, от Ивана‑дурака отступу нету! Братья не могли отбиться: «Ну, ты возьми, дурак, вон трехногую кобыленку!»
Сами уехали. Иван‑дурак за ними же поехал в чисто поле, в широко раздолье; слез с кобыленки, взял ее зарезал, кожу снял, повесил на поскотину, а мясо бросил; сам свистнул молодецким посвистом, гайкнул богатырским голосом: «Сивко‑бурко, вещий воронко!» Сивко бежит, только земля дрожит, из очей пламя пышет, а из ноздрей дым столбом. Иван‑дурак в одно ушко залез – напился‑наелся, в друго вылез – оделся, молодец такой стал, что и братьям не узнать! Сел на сивка и поехал срывать портрет. Народу было тут видимо‑невидимо; завидели молодца, все начали смотреть. Иван‑дурак с размаху нагнал, конь его скочил и портрет не достал только через три бревна. Видели, откуда приехал, а не видали, куда уехал! Он коня отпустил, сам пришел домой, сел на печь. Вдруг братья приезжают и сказывают женам: «Ну, жены, какой молодец приезжал, так мы такого сроду не видали! Портрет не достал только через три бревна. Видели, откуль приехал; не видали, куда уехал. Еще опять приедет…» Иван‑дурак сидит на печи и говорит: «Братья, не я ли тут был?» – «Куда к черту тебе быть! Сиди, дурак, на печи да протирай нос‑от».
Время идет. От царя тот же клич.
«Кто тут? Ты, большой сын?» – «Нет, батюшка! Я, Иван‑дурак». Старик узнал его и спрашивает: «Что же больш‑от сын не пришел?» – «А он меня послал, батюшка!» – «Ну, твое счастье!» Старик свистнул‑гайкнул богатырским посвистом: «Сивко‑бурко, вещий воронко!» Сивко бежит, только земля дрожит, из очей искры сыплются, из ноздрей дым столбом. «Вот тебе, сын мой, добрый конь; а ты, конь, служи ему, как мне служил». Проговорил это старик, лег в могилу. Иван‑дурак погладил, поласкал сивка и отпустил, сам домой пошел. Дома спрашивают братья: «Что, Иван‑дурак, ладно ли ночевал?» – «Очень ладно, братья!» Другая ночь приходит. Середний брат тоже не идет ночевать на могилу и говорит: «Иван‑дурак! Поди на могилу‑то к батюшке, ночуй и за меня». Иван‑дурак, не говоря ни слова, собрался и покатил, пришел на могилу, лег, дожидается полночи. В полночь также могила раскрылась, отец вышел, спрашивает: «Ты, середний сын?» – «Нет, – говорит Иван‑дурак, – я же опять, батюшка!» Старик гайкнул богатырским голосом, свистнул молодецким посвистом: «Сивко‑бурко, вещий воронко!» Бурко бежит, только земля дрожит, из очей пламя пышет, а из ноздрей дым столбом. «Ну, бурко, как мне служил, так служи и сыну моему. Ступай теперь!» Бурко убежал; старик лег в могилу, а Иван‑дурак пошел домой. Братья опять спрашивают: «Каково, Иван‑дурак, ночевал?» – «Очень, братья, ладно!» На третью ночь Иванова очередь; он не дожидается наряду, собрался и пошел. Лежит на могиле; в полночь опять старик вышел, уж знает, что тут Иван‑дурак, гайкнул богатырским голосом, свистнул молодецким посвистом: «Сивко‑бурко, вещий воронко!» Воронко бежит, только земля дрожит, из очей пламя пышет, а из ноздрей дым столбом. «Ну, воронко, как мне служил, так и сыну моему служи». Сказал это старик, простился с Иваном‑дураком, лег в могилу. Иван‑дурак погладил воронка, посмотрел и отпустил, сам пошел домой. Братья опять спрашивают: «Каково, Иван‑дурак, ночевал?» – «Очень ладно, братья!»
Живут; двое братовей робят, а Иван‑дурак ничего. Вдруг от царя клич: ежели кто сорвет царевнин портрет с дому чрез сколько‑то много бревен, за того ее и взамуж отдаст. Братья сбираются посмотреть, кто станет срывать портрет. Иван‑дурак сидит на печи за трубой и бает: «Братья! Дайте мне каку лошадь, я поеду посмотрю же». – «Э! – взъелись братья на него. – Сиди, дурак, на печи; чего ты поедешь? Людей, что ли, смешить!» Нет, от Ивана‑дурака отступу нету! Братья не могли отбиться: «Ну, ты возьми, дурак, вон трехногую кобыленку!»
Сами уехали. Иван‑дурак за ними же поехал в чисто поле, в широко раздолье; слез с кобыленки, взял ее зарезал, кожу снял, повесил на поскотину, а мясо бросил; сам свистнул молодецким посвистом, гайкнул богатырским голосом: «Сивко‑бурко, вещий воронко!» Сивко бежит, только земля дрожит, из очей пламя пышет, а из ноздрей дым столбом. Иван‑дурак в одно ушко залез – напился‑наелся, в друго вылез – оделся, молодец такой стал, что и братьям не узнать! Сел на сивка и поехал срывать портрет. Народу было тут видимо‑невидимо; завидели молодца, все начали смотреть. Иван‑дурак с размаху нагнал, конь его скочил и портрет не достал только через три бревна. Видели, откуда приехал, а не видали, куда уехал! Он коня отпустил, сам пришел домой, сел на печь. Вдруг братья приезжают и сказывают женам: «Ну, жены, какой молодец приезжал, так мы такого сроду не видали! Портрет не достал только через три бревна. Видели, откуль приехал; не видали, куда уехал. Еще опять приедет…» Иван‑дурак сидит на печи и говорит: «Братья, не я ли тут был?» – «Куда к черту тебе быть! Сиди, дурак, на печи да протирай нос‑от».
Время идет. От царя тот же клич.
Страница
1 из 3
1 из 3
