Мы сидим в небольшом скверике напротив больницы, где я когда-то работал. Раньше я очень любил это место: небольшая площадка с четырьмя скамейками, вокруг — неухоженный газон, небольшие, но густые заросли кустов, несколько тополей, огромный старый каштан. Это всегда было хорошее и тихое место…
Добавить в моё избранное
4 мин, 51 сек 8209
Даже сейчас мне всё равно хорошо здесь.
В центре площадки статуя — змея, обвивающая чашу. Символ моей бывшей профессии -профессии, которой я остался верен до конца.
— Знаешь, — говорю я то ли собеседнику, то ли самому себе. В последнее время я часто веду разговоры сам с собой.
— Я никогда не был героем — таким, понимаешь, отважным храбрецом, альфой, делающим всё как надо, всё правильно. Точнее, я часто мечтал о каких-то приключениях, — я усмехаюсь, — о том, как спасаю прекрасную даму от злых бандитов и тому подобное. Но в жизни подобных ситуаций я избегал по максимуму. Ну, не герой я. Сразу мысли в голове: а зачем мне это, а что я изменю, а будет ли кому лучше? Проще отвернуться, пройти мимо. Стыдно? Да, конечно, стыдно. Но проходит пара дней, и ты уже вспоминаешь о том, что НЕ сделал, без содрогания, а через месяц тебе уже все равно.
Я прерываюсь, чтобы глотнуть воды, для этого приходится на мгновение стянуть респиратор. Быстро натянув его обратно, продолжаю.
Сквозь маску мой голос звучит глухо:
— Но, вот что интересно. Когда всё это началось, уже не где-то там далеко, в абстрактной Африке, а здесь — у нас, в стране, в городе, я, наверное, только в первый день всерьез думал, идти мне на работу или бежать. В деревню, в глушь — куда угодно, но подальше из этого могильника. А в итоге взял и пошел на работу.
— Почему? Не потому что — вот, пробил мой час, вот мой шанс стать героем! Просто мне как-то стало стыдно: перед коллегами, перед собой. Обычный стыд! Иногда он может стать очень сильным стимулом.
Еще глоток воды:
— А потом всё как-то завертелось… В тот день на работу вышло не больше половины сотрудников. Скорая ещё работала, больных везли нескончаемым потоком. Большая часть тех врачей, что утром пришли на конференцию, к вечеру сбежали. Меньшая часть, я в том числе, остались на ночь. Мы пытались делать хоть что-то — в основном снимали боль. Но и это было не так уж и мало. С учётом выраженности болевого синдрома в последние сутки жизни.
— Первый заболевший врач? На следующий день, когда вместо скорой людей к нам везли уже военные. В городе уже вовсю стреляли и грабили. Тот доктор умер через три дня. К этому моменту весь оставшийся коллектив, кроме меня, уже был болен. Три дня — мы это знали прекрасно, — стандартный период от начала заболевания до неизбежного летального исхода.
Я продолжаю свой рассказ:
— На пятый день новых больных вести перестали, было просто некому их доставлять — большинство введённых в город войск разбежалось кто куда. Трупы от нас никто не забирал, мы их выносили во двор, обливали бензином и поджигали. Зачем? Наверное, боялись инфекций.
— Я смеюсь и сам пугаюсь того, как звучит мой смех в пустом сквере.
— В тот день я поехал за бензином — ну, надо же было чем-то поливать тела. Всё, что мы натаскали с ближайшей заправки, закончилось. Так вот, везде были трупы.
— Люди умирали всюду. В части районов уже начались пожары. Тогда ещё только начались. Великий пожар, оставивший от большей части центрального района груду прокопчённых развалин, полыхнул только на девятый день эпидемии.
На тот момент я оставался единственным живым доктором в нашей больнице, и, наверное, единственным не заразившимся человеком в городе. Я не стал искать бензин в тот день. Я ездил из больницы в больницу, находил еще живых и помогал, как мог. Потом начал ходить по улицам, кричал в мегафон, и, если кто-то отзывался, — поднимался и пытался что-нибудь сделать. Я искал таких как я, не заразившихся. Но их не было.
— Но вот что интересно: большинство людей, которых я встречал, откуда-то слышало обо мне. Без Интернета и телефонов, прикованные к кроватям, — они откуда-то знали о докторе, который не может исцелить, но хотя бы даёт утешение.
Они называли меня Чумной доктор.
Я смотрю в упор на собеседника. От шеи до стоп он облачён в длинный кожаный плащ, кисти прячутся под перчатками из толстой кожи. На голове шляпа и длинная маска с клювом.
— Я не знаю — возможно, я страшный человек, но, тогда, спустя две недели, наполненных бессмысленными надеждами — иногда я чувствовал себя настоящим героем, пусть не спасающим мир, но помогающим людям, хоть чем-то, хоть как-то. Не скрою, в определённые моменты я даже упивался собой и своей ролью в этом конце света. А три дня назад всё закончилось — все умерли. Не осталось никого. Ни в городе, ни в стране, ни, наверное, в мире. Похоже, я последний живой человек на Земле.
Я задумываюсь на мгновение:
— Я ведь слукавил, недоговорил. Я помню, что как-то загадал желание на Новый Год: помочь всему миру. Не СПАСТИ — понимаешь? — а ПОМОЧЬ. А, однажды, в детстве, когда со всеми поругался и на всех обиделся, я убежал далеко-далеко от дома, и просил, не знаю кого, избавить меня от всех этих гадких и злых людей. Бойтесь своих желаний, да?
В центре площадки статуя — змея, обвивающая чашу. Символ моей бывшей профессии -профессии, которой я остался верен до конца.
— Знаешь, — говорю я то ли собеседнику, то ли самому себе. В последнее время я часто веду разговоры сам с собой.
— Я никогда не был героем — таким, понимаешь, отважным храбрецом, альфой, делающим всё как надо, всё правильно. Точнее, я часто мечтал о каких-то приключениях, — я усмехаюсь, — о том, как спасаю прекрасную даму от злых бандитов и тому подобное. Но в жизни подобных ситуаций я избегал по максимуму. Ну, не герой я. Сразу мысли в голове: а зачем мне это, а что я изменю, а будет ли кому лучше? Проще отвернуться, пройти мимо. Стыдно? Да, конечно, стыдно. Но проходит пара дней, и ты уже вспоминаешь о том, что НЕ сделал, без содрогания, а через месяц тебе уже все равно.
Я прерываюсь, чтобы глотнуть воды, для этого приходится на мгновение стянуть респиратор. Быстро натянув его обратно, продолжаю.
Сквозь маску мой голос звучит глухо:
— Но, вот что интересно. Когда всё это началось, уже не где-то там далеко, в абстрактной Африке, а здесь — у нас, в стране, в городе, я, наверное, только в первый день всерьез думал, идти мне на работу или бежать. В деревню, в глушь — куда угодно, но подальше из этого могильника. А в итоге взял и пошел на работу.
— Почему? Не потому что — вот, пробил мой час, вот мой шанс стать героем! Просто мне как-то стало стыдно: перед коллегами, перед собой. Обычный стыд! Иногда он может стать очень сильным стимулом.
Еще глоток воды:
— А потом всё как-то завертелось… В тот день на работу вышло не больше половины сотрудников. Скорая ещё работала, больных везли нескончаемым потоком. Большая часть тех врачей, что утром пришли на конференцию, к вечеру сбежали. Меньшая часть, я в том числе, остались на ночь. Мы пытались делать хоть что-то — в основном снимали боль. Но и это было не так уж и мало. С учётом выраженности болевого синдрома в последние сутки жизни.
— Первый заболевший врач? На следующий день, когда вместо скорой людей к нам везли уже военные. В городе уже вовсю стреляли и грабили. Тот доктор умер через три дня. К этому моменту весь оставшийся коллектив, кроме меня, уже был болен. Три дня — мы это знали прекрасно, — стандартный период от начала заболевания до неизбежного летального исхода.
Я продолжаю свой рассказ:
— На пятый день новых больных вести перестали, было просто некому их доставлять — большинство введённых в город войск разбежалось кто куда. Трупы от нас никто не забирал, мы их выносили во двор, обливали бензином и поджигали. Зачем? Наверное, боялись инфекций.
— Я смеюсь и сам пугаюсь того, как звучит мой смех в пустом сквере.
— В тот день я поехал за бензином — ну, надо же было чем-то поливать тела. Всё, что мы натаскали с ближайшей заправки, закончилось. Так вот, везде были трупы.
— Люди умирали всюду. В части районов уже начались пожары. Тогда ещё только начались. Великий пожар, оставивший от большей части центрального района груду прокопчённых развалин, полыхнул только на девятый день эпидемии.
На тот момент я оставался единственным живым доктором в нашей больнице, и, наверное, единственным не заразившимся человеком в городе. Я не стал искать бензин в тот день. Я ездил из больницы в больницу, находил еще живых и помогал, как мог. Потом начал ходить по улицам, кричал в мегафон, и, если кто-то отзывался, — поднимался и пытался что-нибудь сделать. Я искал таких как я, не заразившихся. Но их не было.
— Но вот что интересно: большинство людей, которых я встречал, откуда-то слышало обо мне. Без Интернета и телефонов, прикованные к кроватям, — они откуда-то знали о докторе, который не может исцелить, но хотя бы даёт утешение.
Они называли меня Чумной доктор.
Я смотрю в упор на собеседника. От шеи до стоп он облачён в длинный кожаный плащ, кисти прячутся под перчатками из толстой кожи. На голове шляпа и длинная маска с клювом.
— Я не знаю — возможно, я страшный человек, но, тогда, спустя две недели, наполненных бессмысленными надеждами — иногда я чувствовал себя настоящим героем, пусть не спасающим мир, но помогающим людям, хоть чем-то, хоть как-то. Не скрою, в определённые моменты я даже упивался собой и своей ролью в этом конце света. А три дня назад всё закончилось — все умерли. Не осталось никого. Ни в городе, ни в стране, ни, наверное, в мире. Похоже, я последний живой человек на Земле.
Я задумываюсь на мгновение:
— Я ведь слукавил, недоговорил. Я помню, что как-то загадал желание на Новый Год: помочь всему миру. Не СПАСТИ — понимаешь? — а ПОМОЧЬ. А, однажды, в детстве, когда со всеми поругался и на всех обиделся, я убежал далеко-далеко от дома, и просил, не знаю кого, избавить меня от всех этих гадких и злых людей. Бойтесь своих желаний, да?
Страница
1 из 2
1 из 2
