Капельки

Истома не ответил. Он смотрел на полячку, на венецианское зеркало за её спиной, на её спину в зеркале, на её волосы… Каштановая грива, опускаясь до лопаток, не укрывала талию, не прятала резкого изгиба бёдер, ягодного соблазна ягодиц, тёмного отсвета ложбинки меж ними.

Он полулежал-полусидел на широком ложе, откинувшись на гору подушек, она устроилась на его коленях. Каролина не настаивала на ответе: в зрачках мужчины дрожало зеркало, и она знала, что отражалось в нём, кто… А её руки лежали на его бицепсах, и мягким ладоням было уютно на их тверди.

А отблески пары свечей ласкались с мужчиной и женщиной, цвели в отражениях и яви, путались меж светом и сумраком.

Капелька добралась до впадинки перед верхним ребром и замерла… Наверное, ей там было удобно.

— Что же ты молчишь?

Лукавинка в вопросе, укрывшись в изысканной неправильности иноземного выговора, была почти неслышна. И была бы почти неразличима извечная женская игра, но в такт вопросу Кара наклонила голову, и изогнулась её талия.

Волосы в зеркале послушно посыпались всторону, освобождая, раскрывая спину, и лучики свечей блеснули на ней.

Как морская волна скатывается с валуна — мелькнул образ в голове посланника русского царя, и некстати подумалось — больше у Руси не будет моря. Но заботы внешнего мира не успели смутить истинности мига: молодого боярина тихо торкнул контраст меж змеиной гибкостью позвоночника и спокойной непоколебимостью её бёдер.

Как морская волна — вдруг накатило на панну — так мягко, но так трудно противиться… противиться? зачем?!

Она потянулась грудью к его потянувшейся руке.

В плоть, а как в парное молоко.

— подумал он.

— И такое уступчивое сопротивление… Как в парном молоке.

— подумала она.

— Как в море.

— подумала она.

— Как… дома.

— подумала она.

— В его руках — как дома…

Вторая капелька поползла по следу первой.

Кара вгляделась в зрачки Истомы, в них больше не отражалось зеркало, в них жила только она. И какая же я… — И какая же ты — красивая… Ах! — ахнула она. И задохнулась. Губы её непроизвольно раскрылись, она глубоко вздохнула, резко отстранилась. Заколебались огоньки свечей.

Он не отвёл глаз.

— Никак не привыкну.

— проговорил он. Улыбнулся. И снова повторил:

— Но какая же ты красивая!

Она вслушалась. Она опять не поверила себе, опять восстановила в памяти звучание слов. Нет, ни до, ни после — в них не прозвучало фальши.

А капелька спустилась с шеи, подползла к первой, они соприкоснулись и — стали одним.

— И я, — сказала она. — никак не могу привыкнуть. — она решилась.

— Я хочу проверить: тронь моё сердце.

— Еще раз? — улыбнулся он и повёл свою руку туда, где напротив — билось её сердце.

Проявилась и начала набухать третья капелька.

Каролина следила за ней, вчувствываясь в движение руки Истомы: оно было длинным, неспешным, ласкающим. Он чуть вдавливал пальцы в кожу. В плоть, -подумала она, — в плоть! И в тот момент, когда сердце с другой стороны ребер толкнулось к его пальцам, капелька сорвалась тоже.

Каролина сглотнула и прикоснулась к жилке на его шее.

— Убедилась?

— Да.

Сердце под его рукой, и пульс под её — бились в такт.

Он потянулся губами к её груди.

— Нет. — отклонилась Кара. — я хочу видеть.

Истома понял её, он посмотрел в зеркало — на миниатюрное озерцо своей крови.

— Я тоже. — попросил он.

Она тоже поняла его — полураскрыла губы и перестала сдерживаться.

— Ну, почему, почему ты совсем не боишься?!

Она выгнула талию, потянувшись к нему.

Грудью к рукам, как к губам — губами — подумал кто-то из них, и Истома не стал медлить.

А из ранки на его горле сорвалась еще одна капелька.

— В Бахчисарае во дворце хана есть фонтан слёз… — вспомнил посланник. — похоже. А почему кровь не свёртывается?

— Ты там был?… Зачем?

— Затем же, что и здесь: хотел остановить войну.

— Посольство… Говорили же, что его всё вырезали? Ты вы-вырвался? И ты не ответил мне… — с запинкой проговорила женщина: руки мужчины, замучивая сладостью, понуждали закрыть веки, а капельки крови не давали отвести глаз… Но и то, и другое действо равно полнило вожделением.

— Почему? Говори.

Она просто хочет слышать мой голос — понял он.

— Ей не нужны подробности того злосчастного посольства… ей нужно — подробности про неё — С-сейчас.

— попробовал он ответить на последний её вопрос, но запнулся: у неё начали дрожать клыки — они то удлинялись, то опять уменьшались, и в такт с этой дрожью пропадало её отражение из зеркала и вновь проявлялось. И этот ужас наполнял его вожделением не меньшим, чем мёд ее грудей.