— Хорошо, что я не сошёл с ума. Хотя, может быть, уже и сошёл. Только пока не знаю об этом и думаю, что я нормальный…
Добавить в моё избранное
6 мин, 39 сек 15318
Так разговаривал со своим отражением в грязном зеркале Юрик Полухин — сморщенный сорокалетний юноша со вставной челюстью, ответственный секретарь газеты «Солнце Гнилорыбинска». Из обкаканного тараканами зеркала на секретаря смотрело нечто, облачённое в безрадостно приличный пиджак.
С письменного стола пахло тоской — разные глупые бумажки томились без дела. Юрик взял первую подвернувшуюся.
«Дорогая редакция! Я уже в который раз посылаю вам свои стихи и расказы в которых пишу про жизнь как она есть, а так же про настоящую любовь и про женьщин. Потомучто я всё про это знаю. Среди них есть очень интиресные и поучитильные расказы и стихи которые былибы интиресны и нужны молодёжи. Молодёж сейчас очень бесдуховная и ничего ей не надо кроме денег и сексу. Для неё моё творчество былобы поучительно в плане и патриатического воспитания. Но почемута вы меня не ставите в свою литеротурную полосу а ставите «по-блату» всяких дураков и дигенератав. Для всего народа это очень обидно. Немедлено оппублекуйте меня в своей газете!
Без всякого уважения к вашей продажной жидамассонской газетёнке, заслуженый пенсионер, ветеран труда, почётный металург Чернушов Виктор Владимирович.
Зарание вам благадарен, досвидание».
Шумно зевнув, Юрик бросил письмо почётного металлурга в корзину для бумаги.
Вот уже двадцать лет он читал все эти письма. И все двадцать лет в газету писали одни и те же люди. Юрик знал их всех, как собственные дырявые носки — хотя не видел за двадцать лет ни одного из авторов этих писем. Мятые тетрадные листочки, уписанные сиреневыми каракулями, всенепременно были в жирных пятнах и воняли капустным рассолом.
Юрик был человек спящий. В привычном понимании он не жил. Он спал, загнав свою жизнь глубоко в себя — в крысьи канализационные бездны, откуда нет возврата. Юрикино «Я» было даже не маленькое сплюснутое «Я», как у домохозяек и дебилов, а какая-то размазанная в пространстве слепая белая точка.
Хотя, как и все вокруг, Юрик вроде бы молился начальству (втайне проклиная его), презирал всех, кто умнее, считал чужие деньги, думал о себе как о существе многозначительном и был в обиде на весь мир. Обычный такой обюрокраченный россиянин — тихая жертва коммуно-православного иудаизма.
«Хорошо, очень хорошо, что я не сошёл с ума», — тихо мастурбировал сквозь сон Юрик в собственную прокуренную пустоту. Эта мысль крутилась у него в голове последние лет десять. Честно говоря, крутилась она там и раньше — ни о чём другом спящему Юрику как-то не думалось. А думать он очень хотел — только не знал о чём. Когда-то в детстве школьные учителя рассказали ему, что человек отличается от животного способностью мыслить. От бабушки, муж которой сошёл с ума, потому что поверил всему обещанному Марксом и Лениным, Юрик знал, как это скверно — быть сумасшедшим.
А так как для того, чтобы не стать животным, нужно было постоянно мыслить, Юрик стал сквозь сон мыслить о сумасшествии. Он не хотел становиться ни животным, ни сумасшедшим. Юрика вполне устраивал статус «уважаемого человека», который, по его мнению, был у него с тех самых пор, как ему на горло накинули пионерский галстук.
Но именно сегодня, придя, как обычно, к полдевятому утра на работу, Юрик стал подозревать, что сумасшествие у него всё-таки где-то есть. И, может быть, даже уже давно. Ведь в том и заключается всё коварство сумасшествия, что сам никогда не поймёшь — обезумел ты или нет. Правильнее всего об этом могут рассудить только окружающие. Коллеги по работе, например. Или, ещё лучше, начальство. Оно всегда безошибочно судит обо всём: кто сошёл с ума, кого пора пустить на чучело для музея боевой славы, а кого посмертно наградить премией.
Но спрашивать начальство о таких вещах рискованно. Оно может решить, что ты умничаешь, и подписать тебе смертный приговор. Поэтому сперва Юрик решил поинтересоваться мнением коллег.
— Я, конечно, не скажу, что ты прям уж и сумасшедший. Но что-то такое — эдакое придурковатое — у тебя есть, это несомненно. Вечно ты какой-то… Будто спишь на ходу.
Это сказал Юрику Глеб Опухших, внештатный корреспондент, специализировавшийся на вопросах общественного сознания в пределах рыночной экономики.
Корректор Ольга Белюкова подтвердила:
— По-моему, ты действительно сошёл с ума. В последний раз, когда восьмое марта праздновали, ты был какой-то странный. Водку не пил, а всё в потолок глядел. Мне ещё бухгалтерша Офелия Павловна сказала: чой-то, мол, Юрик такой задумчивый сидит, будто рехнулся.
Эти слова окончательно убедили Юрика в его полном, конкретном безумии, которое внезапно подкралось и бесстыдно овладело им на глазах у коллег.
Он ушёл с работы раньше обычного — сумасшедшему можно делать вещи, непозволительные всем остальным. День Юрик посвятил тому, что рассматривал город. Родные гнилорыбинские улицы. С проницательностью сумасшедшего Юрик отметил про себя: улицы стали какие-то другие.
С письменного стола пахло тоской — разные глупые бумажки томились без дела. Юрик взял первую подвернувшуюся.
«Дорогая редакция! Я уже в который раз посылаю вам свои стихи и расказы в которых пишу про жизнь как она есть, а так же про настоящую любовь и про женьщин. Потомучто я всё про это знаю. Среди них есть очень интиресные и поучитильные расказы и стихи которые былибы интиресны и нужны молодёжи. Молодёж сейчас очень бесдуховная и ничего ей не надо кроме денег и сексу. Для неё моё творчество былобы поучительно в плане и патриатического воспитания. Но почемута вы меня не ставите в свою литеротурную полосу а ставите «по-блату» всяких дураков и дигенератав. Для всего народа это очень обидно. Немедлено оппублекуйте меня в своей газете!
Без всякого уважения к вашей продажной жидамассонской газетёнке, заслуженый пенсионер, ветеран труда, почётный металург Чернушов Виктор Владимирович.
Зарание вам благадарен, досвидание».
Шумно зевнув, Юрик бросил письмо почётного металлурга в корзину для бумаги.
Вот уже двадцать лет он читал все эти письма. И все двадцать лет в газету писали одни и те же люди. Юрик знал их всех, как собственные дырявые носки — хотя не видел за двадцать лет ни одного из авторов этих писем. Мятые тетрадные листочки, уписанные сиреневыми каракулями, всенепременно были в жирных пятнах и воняли капустным рассолом.
Юрик был человек спящий. В привычном понимании он не жил. Он спал, загнав свою жизнь глубоко в себя — в крысьи канализационные бездны, откуда нет возврата. Юрикино «Я» было даже не маленькое сплюснутое «Я», как у домохозяек и дебилов, а какая-то размазанная в пространстве слепая белая точка.
Хотя, как и все вокруг, Юрик вроде бы молился начальству (втайне проклиная его), презирал всех, кто умнее, считал чужие деньги, думал о себе как о существе многозначительном и был в обиде на весь мир. Обычный такой обюрокраченный россиянин — тихая жертва коммуно-православного иудаизма.
«Хорошо, очень хорошо, что я не сошёл с ума», — тихо мастурбировал сквозь сон Юрик в собственную прокуренную пустоту. Эта мысль крутилась у него в голове последние лет десять. Честно говоря, крутилась она там и раньше — ни о чём другом спящему Юрику как-то не думалось. А думать он очень хотел — только не знал о чём. Когда-то в детстве школьные учителя рассказали ему, что человек отличается от животного способностью мыслить. От бабушки, муж которой сошёл с ума, потому что поверил всему обещанному Марксом и Лениным, Юрик знал, как это скверно — быть сумасшедшим.
А так как для того, чтобы не стать животным, нужно было постоянно мыслить, Юрик стал сквозь сон мыслить о сумасшествии. Он не хотел становиться ни животным, ни сумасшедшим. Юрика вполне устраивал статус «уважаемого человека», который, по его мнению, был у него с тех самых пор, как ему на горло накинули пионерский галстук.
Но именно сегодня, придя, как обычно, к полдевятому утра на работу, Юрик стал подозревать, что сумасшествие у него всё-таки где-то есть. И, может быть, даже уже давно. Ведь в том и заключается всё коварство сумасшествия, что сам никогда не поймёшь — обезумел ты или нет. Правильнее всего об этом могут рассудить только окружающие. Коллеги по работе, например. Или, ещё лучше, начальство. Оно всегда безошибочно судит обо всём: кто сошёл с ума, кого пора пустить на чучело для музея боевой славы, а кого посмертно наградить премией.
Но спрашивать начальство о таких вещах рискованно. Оно может решить, что ты умничаешь, и подписать тебе смертный приговор. Поэтому сперва Юрик решил поинтересоваться мнением коллег.
— Я, конечно, не скажу, что ты прям уж и сумасшедший. Но что-то такое — эдакое придурковатое — у тебя есть, это несомненно. Вечно ты какой-то… Будто спишь на ходу.
Это сказал Юрику Глеб Опухших, внештатный корреспондент, специализировавшийся на вопросах общественного сознания в пределах рыночной экономики.
Корректор Ольга Белюкова подтвердила:
— По-моему, ты действительно сошёл с ума. В последний раз, когда восьмое марта праздновали, ты был какой-то странный. Водку не пил, а всё в потолок глядел. Мне ещё бухгалтерша Офелия Павловна сказала: чой-то, мол, Юрик такой задумчивый сидит, будто рехнулся.
Эти слова окончательно убедили Юрика в его полном, конкретном безумии, которое внезапно подкралось и бесстыдно овладело им на глазах у коллег.
Он ушёл с работы раньше обычного — сумасшедшему можно делать вещи, непозволительные всем остальным. День Юрик посвятил тому, что рассматривал город. Родные гнилорыбинские улицы. С проницательностью сумасшедшего Юрик отметил про себя: улицы стали какие-то другие.
Страница
1 из 2
1 из 2
