Василий Андреевич от скуки раскладывал на столе в ряд цветные карандаши. Летнее солнце проникало в кабинет сквозь открытое настежь окно. От жары изнывал все жители города, и молодой психолог детской больницы не был исключением. Подвинув себе поближе тихо жужжащий миниатюрный вентилятор, он побарабанил пальцами по светло-желтой поверхности стола.
7 мин, 33 сек 4070
Летом нагрузка рабочего дня была небольшая, всего несколько посетителей в день. Народ в стране еще неохотно признавал разницу между психиатром и психологом и не считал нужным решать психологические проблемы чужими мозгами. Особенно если это касалось своего ребенка. «Разве мой ненормальный?! К психологу?! Подумаешь, я тоже плохо спал в детстве и боялся платяного шкафа в гостиной, где «жила Бука»! С возрастом пройдет!» — говорили обычно все знакомые, когда речь заходила о его работе.
С началом сентября будут и визиты в школу, и проведение надоевших ему тестов. Но сейчас для молодого человека была пора вынужденного ничегонеделания почти половину рабочего дня.
В дверь постучали. Василий Андреевич отодвинул вентилятор, нацепил на себя деловое выражение лица и сказал: «Войдите!» На пороге с натянутой улыбкой появилась женщина средний лет в голубом платье, светлыми волосами и белых босоножках. Она неловко закрыла дверь, плохо скрывая волнение.
— Здравствуйте!
— Здравствуйте! А где ребенка своего забыли?
Василий Андреевич улыбнулся, но лицо посетительницы оставалось предельно серьезным. Видимо, шутки она сейчас воспринимать не намерена.
— В коридоре. С ней бабушка. Я хотела с вами сначала одна поговорить.
— Хорошо, можно и так.
Сделав несколько нерешительных шагов, она села на скрипучий стул возле психолога и начала рассказывать:
— Меня Светлана зовут. А дочку Юля. Она в прошлом году в школу пошла, первый класс закончила. И с зимы она… странно себя вести начала.
— Странно? Обычно дети все испытывают в той или иной мере трудности адаптации в коллективе. В чем это выражается?
Светлана опустила глаза, понизила голос и сказала:
— Она убила собаку.
— Убила?
— Да. Когда гуляла после уроков. Дети рассказывали, что Шарика, так собаку зовут, они иногда подкармливали. Он бродячий был и хромой, но мирный, его все любили во дворе. А дочка моя… В общем, она отошла от подруги, нашла где-то железную трубу и подозвала Шарика… Дети закричали, когда кровь увидели, а Юля все била и била… Я когда увидела, что от собаки осталось, чуть в обморок не упала.
— Вы с дочкой беседовали по этому поводу?
— Да. Но она все твердила, что Шарик на нее сам напал, но все говорят обратное. Я сильно на нее не стала давить.
— Были еще подобные случаи?
Мама маленькой садистки кивнула и продолжила:
— А недели две назад она стала разговаривать странно. Мы даже не знаем, где она таких слов набралась.
— В школе дети употребляют нецензурные выражение. Это коллектив, там из разных социальных слоев учатся.
— Нет. Это не ругательства, а иностранные слова. Но точно не английский, который они изучают. Я если ругаюсь на нее, когда не слушается, она встанет так спокойно и смотрит. А потом начинает нести свою тарабарщину или высокопарные взрослые выражения. Мне аж страшно становится.
— Еще что-нибудь?
— Да. Рисует она вот что.
Светлана достала из кармана свернутые в несколько раз тетрадные листочки и дрожащими от волнения руками протянула их Василию. Тот, развернув их, удивленно поднял брови и облокотился на спинку стула. Отложив их, он с сомнением спросил:
— Это точно рисует ваша дочь?
Мать прошептала:
— Вот и я если бы не увидела, то никогда бы не поверила.
Психолог еще раз бросил взгляд на «рисунки». На одном из них с потрясающей реалистичностью, какой позавидовал бы любой профессиональный художник, изображены чудовища. Кто-то из них корчил свои мерзкие волосатые рожи, кто-то поедал людей, а кто-то и вовсе совершал действия сексуального характера в немыслимых позах. На втором был шедевр сюрреализма, где среди окровавленных человеческих голов красовалась здоровенная пентаграмма с надписями на непонятном языке возле каждого луча. И все это с грамотным соблюдением перспективы, теней и насыщенностью цвета, насколько позволяли детские карандаши.
Решив быть откровенной, Светлана добавила, борясь с подступающими слезами:
— Я ее в начале недели по совету бабушки в церковь водила. Молитву с ней разучила одну. Она стояла спокойно, на иконы любовалась, даже со священником беседовала. Он ко мне потом подошел и сказал: «У вас очень добрый и смышленый ребенок, к тому же крещеный. Я не вижу в ней зла». Он зла не видит! Она тогда явно притворялась! Я уже не знаю, что и думать! Вроде такая послушная всегда была, но вот напасть какая… — Тогда давайте пригласим ее. Я бы хотел поговорить с ней наедине. Проблема достаточно… нестандартная и при вашем присутствии она может не решиться на откровенность.
— Я понимаю.
Она встала, открыла дверь и позвала дочку. «Сейчас ты поговоришь с дядей, он тебя будет внимательно слушать. Я буду в коридоре», — поспешно объяснила Светлана дочери, присев на корточки и держа ее за плечи.
С началом сентября будут и визиты в школу, и проведение надоевших ему тестов. Но сейчас для молодого человека была пора вынужденного ничегонеделания почти половину рабочего дня.
В дверь постучали. Василий Андреевич отодвинул вентилятор, нацепил на себя деловое выражение лица и сказал: «Войдите!» На пороге с натянутой улыбкой появилась женщина средний лет в голубом платье, светлыми волосами и белых босоножках. Она неловко закрыла дверь, плохо скрывая волнение.
— Здравствуйте!
— Здравствуйте! А где ребенка своего забыли?
Василий Андреевич улыбнулся, но лицо посетительницы оставалось предельно серьезным. Видимо, шутки она сейчас воспринимать не намерена.
— В коридоре. С ней бабушка. Я хотела с вами сначала одна поговорить.
— Хорошо, можно и так.
Сделав несколько нерешительных шагов, она села на скрипучий стул возле психолога и начала рассказывать:
— Меня Светлана зовут. А дочку Юля. Она в прошлом году в школу пошла, первый класс закончила. И с зимы она… странно себя вести начала.
— Странно? Обычно дети все испытывают в той или иной мере трудности адаптации в коллективе. В чем это выражается?
Светлана опустила глаза, понизила голос и сказала:
— Она убила собаку.
— Убила?
— Да. Когда гуляла после уроков. Дети рассказывали, что Шарика, так собаку зовут, они иногда подкармливали. Он бродячий был и хромой, но мирный, его все любили во дворе. А дочка моя… В общем, она отошла от подруги, нашла где-то железную трубу и подозвала Шарика… Дети закричали, когда кровь увидели, а Юля все била и била… Я когда увидела, что от собаки осталось, чуть в обморок не упала.
— Вы с дочкой беседовали по этому поводу?
— Да. Но она все твердила, что Шарик на нее сам напал, но все говорят обратное. Я сильно на нее не стала давить.
— Были еще подобные случаи?
Мама маленькой садистки кивнула и продолжила:
— А недели две назад она стала разговаривать странно. Мы даже не знаем, где она таких слов набралась.
— В школе дети употребляют нецензурные выражение. Это коллектив, там из разных социальных слоев учатся.
— Нет. Это не ругательства, а иностранные слова. Но точно не английский, который они изучают. Я если ругаюсь на нее, когда не слушается, она встанет так спокойно и смотрит. А потом начинает нести свою тарабарщину или высокопарные взрослые выражения. Мне аж страшно становится.
— Еще что-нибудь?
— Да. Рисует она вот что.
Светлана достала из кармана свернутые в несколько раз тетрадные листочки и дрожащими от волнения руками протянула их Василию. Тот, развернув их, удивленно поднял брови и облокотился на спинку стула. Отложив их, он с сомнением спросил:
— Это точно рисует ваша дочь?
Мать прошептала:
— Вот и я если бы не увидела, то никогда бы не поверила.
Психолог еще раз бросил взгляд на «рисунки». На одном из них с потрясающей реалистичностью, какой позавидовал бы любой профессиональный художник, изображены чудовища. Кто-то из них корчил свои мерзкие волосатые рожи, кто-то поедал людей, а кто-то и вовсе совершал действия сексуального характера в немыслимых позах. На втором был шедевр сюрреализма, где среди окровавленных человеческих голов красовалась здоровенная пентаграмма с надписями на непонятном языке возле каждого луча. И все это с грамотным соблюдением перспективы, теней и насыщенностью цвета, насколько позволяли детские карандаши.
Решив быть откровенной, Светлана добавила, борясь с подступающими слезами:
— Я ее в начале недели по совету бабушки в церковь водила. Молитву с ней разучила одну. Она стояла спокойно, на иконы любовалась, даже со священником беседовала. Он ко мне потом подошел и сказал: «У вас очень добрый и смышленый ребенок, к тому же крещеный. Я не вижу в ней зла». Он зла не видит! Она тогда явно притворялась! Я уже не знаю, что и думать! Вроде такая послушная всегда была, но вот напасть какая… — Тогда давайте пригласим ее. Я бы хотел поговорить с ней наедине. Проблема достаточно… нестандартная и при вашем присутствии она может не решиться на откровенность.
— Я понимаю.
Она встала, открыла дверь и позвала дочку. «Сейчас ты поговоришь с дядей, он тебя будет внимательно слушать. Я буду в коридоре», — поспешно объяснила Светлана дочери, присев на корточки и держа ее за плечи.
Страница
1 из 3
1 из 3