Добавить в моё избранное
8 мин, 54 сек 8735
Она подергала хлипкую калитку, и та раскрылась сама собой. В огороде из снега там и сям торчали сухие стебли сорняков; все было пусто и голо. Вокруг дома, особенно под дверью и окнами, елочками пропечатались птичьи следы.
Дверь дома была заперта. Людмила яростно затрясла ее, но та не поддалась. Оставалось окно: хорошо хоть одна половинка рамы была не закрыта, и стекло бить не пришлось.
Людмила слезла с подоконника и огляделась. Дом, такой ветхий и невзрачный снаружи, оказался внутри довольно уютным: кровать, покрытая нарядным тюлевым покрывалом, полосатые половики, большая беленая печь. В углу под иконой трепетал тусклый огонек лампадки.
Скри-и-п! Где-то медленно отворилась дверь.
«Вот тогда, — смеялась бабушка много лет спустя, когда мы с сестрой в сотый раз упрашивали ее рассказать любимую историю, — тогда я поняла, как это, когда сердце уходит в пятки! Хоть и догадывалась, кого там встречу, а все равно испугалась»… — Кто там? Кто это?
Людмила побежала на голос.
В проеме дальней комнаты стояла девочка лет пяти, очень маленькая, лохматая и замурзанная. И смотрела на незнакомую тетю, распахнув черные глазищи на пол-лица.
— Ну, здравствуй… — Моя бабушка присела на корточки и вздохнула.
— Я подруга твоей мамы, Люся. А тебя как звать, скорлупка?
При дедовых связях удочерить девочку через детский дом было несложно. Так в нашей блондинисто-русой семье появилась чернявая и кучерявая Надя-Надюшка-Надежда… С Анфисой, моей будущей мамой, они жили дружно: ходили в один класс школы с музыкальным уклоном, вместе учились фортепиано. Замешивая на кухне дрожжевое тесто (все домашние, друзья и знакомые боготворили ее сибирские шанежки), Людмила Васильевна частенько слушала, как дочки играют в четыре руки ее любимый романс, и звучным грудным голосом подпевала:
— «Отвори потихоньку калитку и войди в тихий садик, как тень»… Когда пришла перестройка и Советский Союз развалился, моя бабушка, в отличие от многих пенсионеров, о старых добрых временах ни разу не пожалела.
Дверь дома была заперта. Людмила яростно затрясла ее, но та не поддалась. Оставалось окно: хорошо хоть одна половинка рамы была не закрыта, и стекло бить не пришлось.
Людмила слезла с подоконника и огляделась. Дом, такой ветхий и невзрачный снаружи, оказался внутри довольно уютным: кровать, покрытая нарядным тюлевым покрывалом, полосатые половики, большая беленая печь. В углу под иконой трепетал тусклый огонек лампадки.
Скри-и-п! Где-то медленно отворилась дверь.
«Вот тогда, — смеялась бабушка много лет спустя, когда мы с сестрой в сотый раз упрашивали ее рассказать любимую историю, — тогда я поняла, как это, когда сердце уходит в пятки! Хоть и догадывалась, кого там встречу, а все равно испугалась»… — Кто там? Кто это?
Людмила побежала на голос.
В проеме дальней комнаты стояла девочка лет пяти, очень маленькая, лохматая и замурзанная. И смотрела на незнакомую тетю, распахнув черные глазищи на пол-лица.
— Ну, здравствуй… — Моя бабушка присела на корточки и вздохнула.
— Я подруга твоей мамы, Люся. А тебя как звать, скорлупка?
При дедовых связях удочерить девочку через детский дом было несложно. Так в нашей блондинисто-русой семье появилась чернявая и кучерявая Надя-Надюшка-Надежда… С Анфисой, моей будущей мамой, они жили дружно: ходили в один класс школы с музыкальным уклоном, вместе учились фортепиано. Замешивая на кухне дрожжевое тесто (все домашние, друзья и знакомые боготворили ее сибирские шанежки), Людмила Васильевна частенько слушала, как дочки играют в четыре руки ее любимый романс, и звучным грудным голосом подпевала:
— «Отвори потихоньку калитку и войди в тихий садик, как тень»… Когда пришла перестройка и Советский Союз развалился, моя бабушка, в отличие от многих пенсионеров, о старых добрых временах ни разу не пожалела.
Страница
3 из 3
3 из 3
