Кто носит тапочки за Ночным Кошмаром?

Скоро мы встретимся, и точно знаю — тебе будет интересно, что и как произошло этой ночью. Мне было интересно, но никто не удосужился написать и пару строк, а что рассказали, то всё и переврали; специально пишу памятки для таких, как ты… Только что у НЕГО прокукарекал будильник. Но ОН ещё два раза переставит его на минуту, так что до третьих петухов у тебя ещё есть время… Да только ты спишь, малыш, вы всегда спите.

23-10

Прогреты у синего пламени тапочки, нахлобучен на бюст Вальтера (не Вольтера, малыш, поймёшь, когда увидишь), старый засаленный ЕГО колпак, а я пойду сейчас за гребешком — вычёсывать остатки вчерашней кровавой ванны из ЕГО волос. Ты спросишь потом — почему волос так мало? И никто не ответит тебе, малыш, что при хмельных прыжках через костёр стоит соблюдать элементарную технику безопасности. Но отрастут, малыш, отрастут. На твой век хватит.

23-17

Мы проходим утоптанной земляной тропой. Корни, образующие тоннель, узорно переплетены. Когда на них скапливается влага, я снимаю её вискозной салфеткой. Не стоит игнорировать прогресс, облегчающий нашу жизнь ещё со времён изобретения зубочистки. ОН оглядывается через плечо, замечает, как я царапаю на ходу пергамент, улыбается снисходительно. Самодельные летописи забавляют ЕГО.

23-19

Подвал выглядел лучше без пластической операции, произведённой при помощи деревянных панелей, художественных ошмётков камней и вездесущего ламината. Можно было походя запустить руку в бочку за хрустким огурцом с неистребимым чесночным запахом и прилипшим смородиновым листом. А теперь что — сыграть в бильярд? Малыш, твой папа — нехороший человек.

23-22

Мне всегда нравилось двигаться в такт маятнику. Тик-так. Топ-топ. Засвети кукушке в лоб. Птичка в часах сдохла ещё в прошлом веке, а вот старый механизм работает. ОН приостановил шаг, раскланялся с модерновым Big Ben-ом, признавая равным себе. По разуму. Я протираю эти часы еженедельно, мой малыш. Захвати с собой мягкую тряпочку.

23-24

Третья ступенька скрипит, на шестой прогибается доска, коварно, но беззвучно. Восьмая раньше норовила схватить зубами за щиколотку, но ОН отучил её при помощи доброго наставления и зуботычины. Помнится, было также обещание набить её чищеным чесноком по самые гланды. Теперь она раскланивается за ЕГО спиной, почтительно подбирая нафталиновый плащ. Ты узнаешь, мальчик — по ночам вещи не те, чем притворяются днём. Днём страшно, днём лучше спать. Баюшки-баю, милый, мы близко!

23-27

А сейчас твоя славной памяти беспорочная бабушка выпирает из фото, продавливает стекло так, что оно вот-вот лопнет. Она бессловесна. Она безмолвна. А мне интересно — радуется ли она за тебя или негодует. Сучит кулачками, бьёт по раме… Деду плевать. Дед застыл истуканом в парадном костюме. В нём и хоронили, кстати. А бабка хороша под густой вуалью. Черноброва, черноглаза… Хотя фотография-то чёрно-белая, а в жизни мы не пересекались. Показываю ей язык. Судя по реакции, бабушка недолюбливала змей и была из тех, кто величает раздвоенный язык «жалом». Ох, грехи ваши… 23-30 Чу! Я всегда говорю «чу!», когда мы проходим мимо спальни родителей.