Сейчас, стоя на пороге ветхого дома, я почувствовал примерно то же самое, что и семь лет назад, когда Тимур показал мне своё первое изобретение. Страх, удивление, томительное ожидание чего-то неизвестного. Тогда стояло жаркое лето, мы часто встречались у меня, гоняли Doom и пили разводной сок. Собирались с утра, и сидели часов до пяти. Но в тот день мой друг пришел только к обеду.
Добавить в моё избранное
8 мин, 37 сек 18164
— Чё это? — спросил я.
Тимур принес странного вида штуку — похожую на ночник с длинными усиками на макушке. Вместо лампочки — разноцветные соты, как от светомузыки, а проводов из корпуса торчало намного больше, чем положено.
— Моё новое изобретение!
До этого Тимур собирал только машинки на батарейках, аэропланы и забавный лабиринт, по которому нужно было провести магнитную черепашку-ниндзя. Если черепашка касалась стен, загоралась красная лампочка, а если доходила до конца — зеленая. Ещё он смастерил радио из запчастей, портативную колонку из телефонного динамика, но каждое свое изобретение он воспринимал как что-то совершенно обычное, и на похвалы не велся. «Я скоро и компьютер сам соберу» — говорил он, тайно завидуя мне.
— «Ещё круче, чем у тебя».
— Это ночник снов.
— сказал Тимур, устанавливая лампу на столе. Чтобы включить, понадобилось аж три розетки.
— Что он делает?
— Угадывает сны.
Я откинулся в кресле, и ждал, когда Тимур облажается. Его лампа не хотела включаться, лишь слабо мигала красной сотой, но потом вдруг зажужжала.
— Сиди смирно!
Внезапно на меня уставился разноцветный глаз. Лампочки попеременно мигали, словно просвечивали голову насквозь, а из принтера вырывался листок. Когда процедура закончилась, Тимур протянул мне бумагу. Всего лишь пятна, розовые — разного размера, и одно длинное, в форме знака вопроса.
— Что это? — спросил я, недоумевая.
— Твой сегодняшний сон.
Я осмеял Тимура, и лишь спустя несколько часов до меня дошло — если включить воображение, пятна напоминают слона, а знак вопроса — его хобот. В ту ночь мне действительно снился большой розовый слон.
На следующий день я помчался к Тимуру сам, но дома не застал. Обыскав дворы, я нашел друга неподалеку от стройки. Он был очень подавлен.
— Где лампа снов? — спросил я.
— Мать сломала… Если в этом мире и живут чудовища, то Вера Сергеевна — точно одна из них. Вечно злая, истеричная женщина во время ссоры напрочь теряла человеческое лицо. От двух неудачных браков у неё остались пятеро детей, невоспитанных, некультурных раздолбаев. Когда на районе билось очередное стекло, или пропадали сигареты в ларьке, все знали, что скоро из дома Топчиных поползет волна оглушительного воя. «Ну что за ублюдки!» — кричала мать.
— «Чем я теперь буду за это расплачиваться?! А ну пошли все вон!». И они шли. Снова били стекла от скуки, снова крали по мелочи, снова попрошайничали возле речьпорта. Серые и убогие, словно черти, лишь Тимур был на них не похож. Казалось, мать должна радоваться, что хоть один отпрыск имеет голову на плечах. Но… робость и замкнутость Тимы лишь усугубляла положение. «Что молчишь, придурок? На кой хер ты эти провода в дом приволок?». Он всегда молчал, а она, словно самолет, набирающий скорость, продолжала осыпать сына подзатыльниками и отборным матом.
— Ничего.
— сказал я.
— Новую соберешь.
— Не соберу.
— ответил Тима.
— Я сбежал из дома.
Впрочем, побег длился не долго. Я уговорил маму оставить его у нас на пару дней, но эти пару дней закончились следующим утром, когда Вера Сергеевна чуть не выбила дверь. «Ты что, полудурок, вообще охерел? Я тебя всю ночь искала, сволочь».
С тех пор мы виделись раз в неделю, и то тайком, пока мать не видит. А первого сентября Тимур не пошел в школу вместе с остальными ребятами, он все реже выходил из дома, и напрочь отказывался с кем-либо разговаривать. Время летело, я завел новых друзей. Через год мы переехали — отец купил квартиру в центре, домик продали за гроши. Я перевелся в лицей, и закончив его, поступил в строительный институт. Прошлое кануло в лету, но вчера мне пришло письмо от Тимура.
«Привет, Витёк! Мне нужно тебе кое-что показать. Это самое великое изобретение из всех, которые я сделал за эти годы. Пожалуйста, приезжай. Я живу там же».
На этом письмо обрывалось, и сейчас, переминая в ладонях конверт, я стоял на пороге старого дома, ещё более ветхого и убогого, чем семь лет назад. Изнутри не доносилось привычной возни, не скрипели половицы, не хлопали двери, никто не кричал истеричным фальцетом. Но кажущаяся идиллия пугала.
«Где они все?» — подумалось мне. Неловко постучав, и не найдя ответа, я толкнул дверь и прошел в дом.
Внезапно меня атаковал целый сонм воспоминаний, какие-то мелкие детали просыпались в мозгу. Дом Топчиных совсем не изменился, все тот же мусор и грязь, все те же банки сохнут на окнах, тот же телевизор показывает снег. Время здесь будто застыло, и мне пришлось опомниться — не сплю ли, не грежу, не вернулся ли в прошлое?
Я провел взгляд через зал, мимо дивана, где когда-то лежал Тимуров дедушка, мимо старого серванта, мимо зашторенных окон. Вдалеке, словно мираж, маячило пятно — оно то сужалось, то расплывалось.
Тимур принес странного вида штуку — похожую на ночник с длинными усиками на макушке. Вместо лампочки — разноцветные соты, как от светомузыки, а проводов из корпуса торчало намного больше, чем положено.
— Моё новое изобретение!
До этого Тимур собирал только машинки на батарейках, аэропланы и забавный лабиринт, по которому нужно было провести магнитную черепашку-ниндзя. Если черепашка касалась стен, загоралась красная лампочка, а если доходила до конца — зеленая. Ещё он смастерил радио из запчастей, портативную колонку из телефонного динамика, но каждое свое изобретение он воспринимал как что-то совершенно обычное, и на похвалы не велся. «Я скоро и компьютер сам соберу» — говорил он, тайно завидуя мне.
— «Ещё круче, чем у тебя».
— Это ночник снов.
— сказал Тимур, устанавливая лампу на столе. Чтобы включить, понадобилось аж три розетки.
— Что он делает?
— Угадывает сны.
Я откинулся в кресле, и ждал, когда Тимур облажается. Его лампа не хотела включаться, лишь слабо мигала красной сотой, но потом вдруг зажужжала.
— Сиди смирно!
Внезапно на меня уставился разноцветный глаз. Лампочки попеременно мигали, словно просвечивали голову насквозь, а из принтера вырывался листок. Когда процедура закончилась, Тимур протянул мне бумагу. Всего лишь пятна, розовые — разного размера, и одно длинное, в форме знака вопроса.
— Что это? — спросил я, недоумевая.
— Твой сегодняшний сон.
Я осмеял Тимура, и лишь спустя несколько часов до меня дошло — если включить воображение, пятна напоминают слона, а знак вопроса — его хобот. В ту ночь мне действительно снился большой розовый слон.
На следующий день я помчался к Тимуру сам, но дома не застал. Обыскав дворы, я нашел друга неподалеку от стройки. Он был очень подавлен.
— Где лампа снов? — спросил я.
— Мать сломала… Если в этом мире и живут чудовища, то Вера Сергеевна — точно одна из них. Вечно злая, истеричная женщина во время ссоры напрочь теряла человеческое лицо. От двух неудачных браков у неё остались пятеро детей, невоспитанных, некультурных раздолбаев. Когда на районе билось очередное стекло, или пропадали сигареты в ларьке, все знали, что скоро из дома Топчиных поползет волна оглушительного воя. «Ну что за ублюдки!» — кричала мать.
— «Чем я теперь буду за это расплачиваться?! А ну пошли все вон!». И они шли. Снова били стекла от скуки, снова крали по мелочи, снова попрошайничали возле речьпорта. Серые и убогие, словно черти, лишь Тимур был на них не похож. Казалось, мать должна радоваться, что хоть один отпрыск имеет голову на плечах. Но… робость и замкнутость Тимы лишь усугубляла положение. «Что молчишь, придурок? На кой хер ты эти провода в дом приволок?». Он всегда молчал, а она, словно самолет, набирающий скорость, продолжала осыпать сына подзатыльниками и отборным матом.
— Ничего.
— сказал я.
— Новую соберешь.
— Не соберу.
— ответил Тима.
— Я сбежал из дома.
Впрочем, побег длился не долго. Я уговорил маму оставить его у нас на пару дней, но эти пару дней закончились следующим утром, когда Вера Сергеевна чуть не выбила дверь. «Ты что, полудурок, вообще охерел? Я тебя всю ночь искала, сволочь».
С тех пор мы виделись раз в неделю, и то тайком, пока мать не видит. А первого сентября Тимур не пошел в школу вместе с остальными ребятами, он все реже выходил из дома, и напрочь отказывался с кем-либо разговаривать. Время летело, я завел новых друзей. Через год мы переехали — отец купил квартиру в центре, домик продали за гроши. Я перевелся в лицей, и закончив его, поступил в строительный институт. Прошлое кануло в лету, но вчера мне пришло письмо от Тимура.
«Привет, Витёк! Мне нужно тебе кое-что показать. Это самое великое изобретение из всех, которые я сделал за эти годы. Пожалуйста, приезжай. Я живу там же».
На этом письмо обрывалось, и сейчас, переминая в ладонях конверт, я стоял на пороге старого дома, ещё более ветхого и убогого, чем семь лет назад. Изнутри не доносилось привычной возни, не скрипели половицы, не хлопали двери, никто не кричал истеричным фальцетом. Но кажущаяся идиллия пугала.
«Где они все?» — подумалось мне. Неловко постучав, и не найдя ответа, я толкнул дверь и прошел в дом.
Внезапно меня атаковал целый сонм воспоминаний, какие-то мелкие детали просыпались в мозгу. Дом Топчиных совсем не изменился, все тот же мусор и грязь, все те же банки сохнут на окнах, тот же телевизор показывает снег. Время здесь будто застыло, и мне пришлось опомниться — не сплю ли, не грежу, не вернулся ли в прошлое?
Я провел взгляд через зал, мимо дивана, где когда-то лежал Тимуров дедушка, мимо старого серванта, мимо зашторенных окон. Вдалеке, словно мираж, маячило пятно — оно то сужалось, то расплывалось.
Страница
1 из 3
1 из 3
