Мокрицы

Телефон заиграл бодрый марш, на экране высветился странный номер из цифр и знаков. Разве такие бывают — мелькнуло недоумение, но исчезло, когда он услышал странные слова:

— Уходи. Они скоро придут.

— Кто? Кто это? — заволновался он, выглянул в окно, будто там, внизу, уже стояли неизвестные «они».

— Мокрицы.

— Насекомые? А причём тут они?

— Уходи.

Или мир свихнулся, или он. Других вариантов попросту не существует — не принимать же всерьёз бред телефонного маньяка. Хотя вчерашний разговор и был грубым, но его могло объяснить плохое настроение дежурного или его же чувство юмора. Нет, это просто осень, пора сумасшедших, время, когда всяческие психи страдают обострениями и приступами. Вчера на него напали, сегодня позвонили… Наверное, чем-то он притягивает безумцев. Вот и не дают ему покоя, бросаются и на улицах, и… В дверь позвонили, затем, не выждав ни секунды, забарабанили кулаком. Настойчиво, даже с какой-то злостью стучали, звонили и снова стучали. Он замер, не зная, что предпринять. В висках надоедливо забухала кровь, попадая в такт ударам, заныло испуганно сердце.

— Кто там? — голос сорвался, завершив вопрос писком.

Трезвон смолк. Удары тоже прекратились. Он бочком подобрался к двери, заглянул в глазок. Пусто. А вдруг неизвестный прячется за углом? Выжидает, пока он откроет дверь, а потом ворвется и… — Бред, — сердито сказал он в пустоту.

— Нет там никого.

И злясь на самого себя за липкий, навязчивый страх, он защелкал замками, снял цепочку и, не давая себе ни шанса, распахнул дверь. На площадке красовался только старый коврик.

К вечеру он понял, что заболел. От жара ему чудились шепотки, неразборчивые, краем уха услышанные; тянуло кости, заставляя представлять, как они трещат и щелкают, ломаясь; мелькали тени, размытые и неясные, стоило сосредочить на них взгляд, как они пропадали.

Он ничего не ел, только пил обжигающий чай вприкуску с таблетками и снова пытался связаться со всеми подряд. Так и уснул с телефоном у щеки, а проснулся от звонка.

— Ну чё, тварь, готов? — ехидно спросили где-то в гулкой пустоте. Загуляло эхо.

— Что? — он взглянул на экран — номер скрыт.

— Ваши шутки мне не интересны, прекратите сюда звонить! — И первым нажал отбой.

Вчерашний страх сменился злостью. Он же и придал ему сил, чтоб собраться с духом, одеться и пойти к участковому, жившему неподалёку.

На улице все так же лило, а он без зонта. Влажное пальто попахивало псиной, шарф колол опухшую щеку, в ботинках хлюпало. Мерзость.

В тесном закутке — на двери красовалась табличка «Опорный пункт» — не было никого. На стук из соседнего кабинета выглянул бородатый, заспанный слесарь, хрипло рявкнул:

— Нет его, заболел!

— Давно?

— Давно, дня три уже.

Пришлось возвращаться ни с чем, да и пыл уже поугас, сменился отупляющим равнодушием. Что бы он сказал участковому, будь тот на месте? Что его преследуют звонками хулиганы? Угрожают, стучатся в дверь и исчезают, а позавчера даже камнями швырялись. Участковый бы записал всё, а потом отложил лист с заявлением подальше и забыл бы. Не стоило и приходить, только зря вымок.

Дом встретил его распахнутой настежь дверью и варварски изрезанной мебелью. Кто-то изрядно потрудился, громя и круша все, что подвернулось под руку. Посуда разбита, одежда разорвана, даже из книг выдраны страницы. За каких-то полчаса его крепость превратилась в руины. У него даже не было сил на какую-либо реакцию — он сел на диван, облитый шампунем, откинулся на спинку и уснул.

Кто-то кашлял. Долго, настойчиво перхал на одной ноте, раздражал неимоверно. Ему хотелось крикнуть, заставить замолчать, но он не мог пошевелиться, даже глаза открыть невозможно было из-за слабости. Он словно увяз в смоле: тщился вырваться из тяжёлого сна, но все напрасно.

— Очнулся… Хорош давиться! — Кто-то сдавленно хрюкнул.

— Новенький, жрать хочешь?

Лицо обожгло холодом — он распахнул глаза, уставившись в лицо говорившего. Сначала он решил, что зрение окончательно сдалось, оставив его полуслепым, а потом понял, что у крепкого, коренастого мужчины, одетого в яркую рубаху и шорты не по сезону, нет лица. Вернее, оно было, но какое-то смазанное, нечёткое — словно расплавившееся. Никаких впадин или возвышенностей, никакого рельефа, только плоские, словно нарисованные, глаза, дырочки ноздрей и рот.

— Нравится? — спросил безлицый. Кто-то невидимый захрюкал — засмеялся.

— Нет… Извините, — он смутился.

— Да ты не робей! Сам такой же.

Руки взлетели вверх, ощупывая лицо. Нет, все на месте — нос, подбородок, дуги надбровные… только щеки как-то припухли, укрыли собой скулы.

— Не, ну сейчас ты ещё красавчик, — собеседник достал зеркальце, посмотрел на себя и спрятал, — но надолго ли?