Чума

— Ну что такое, даже поспать не дадут, — раздалось недовольное ворчание справа.

— Совести у них нет, паразиты чертовы.

— Не кипятись, все равно скоро приедем, — ответили ему полушепотом.

— Приедем, как же, — продолжал брюзжать первый, — уже пять часов трясемся в этом катафалке, светать начинает. Эх, отчего же я дома не остался?

Я попытался повернуть голову, чтобы увидеть говорящих, но в шее громко хрустнуло, и на этом все закончилось. Теперь я мог видеть только черную фигуру перед собой, да тонкую темно-синюю полоску между стеной и крышей дилижанса.

Время от времени щелкал хлыст.

— Ты смотри, как новенького перекосило, — тихо засмеялся второй.

— Схалтурили, видать. Хорошо еще, если заметят, а то ведь и так оставить могут.

— Иди к черту! Дай хоть в последний раз отоспаться!

Слышно было, как он кряхтит, усаживаясь поудобнее, и злобно ворчит себе под нос. Потом дилижанс снова тряхнуло, и сосед опять принялся ругаться, крутиться, сопеть. Я хотел было протянуть руку, чтобы дотронуться до него, но защемление оказалось намного серьезнее, чем я думал, и даже пальцы отказывались пошевелиться. А темная фигура напротив не подавала признаков жизни. То ли спала, то ли находилась далеко отсюда. В любом случае, оставалось лишь ждать.

— Новенький, ты еще… жив?

— Жив, куда я денусь? — процедил я сквозь зубы — челюсти тоже не хотели двигаться.

— Не скажи. Был тут один до тебя. Ходил, умничал, руками размахивал и потом вдруг — раз — в момент отключался. Сколько с ним ни возились, все без толку.

— И давно вы так… разъезжаете?

— А ты как думаешь? С месяц уже.

— Это сразу после…?

— Сразу. Я у них первенец. Жуткое дело творится, скажу я тебе… Да, сам увидишь.

Я судорожно сглотнул и закрыл глаза. Еще вчера вечером, когда меня вытаскивали из подпола, я сходил с ума от невыносимого холода, пробирающего до костей. Меня долго чем-то отпаивали, растирали, вычерчивали на коже бессмысленные закорючки. Теперь же хотелось скорее сорвать с себя тряпки и подставить лицо холодному ветру, стучащему в стекло сорванными листьями и обломками веток.

— Тебя как звать? — вновь вступил в разговор неугомонный «первенец».

— Варух, — не открывая глаз ответил я.

— Грозно, — засмеялся он, — меня — Гольт. Почти что золото.

— Почти, — согласился я, — а как тебя раньше звали?

— Ну, этого никто не помнит. Да и не важно. Теперь ты здесь, с нами… и с ними.

— Что же, совсем никто не помнит? — удивился я.

— А ты думал, только нам с тобой такая честь выпала?

Ничего подобного я не думал. Мне вообще было безразлично, куда нас везут и привезут ли когда-нибудь, и уж тем более — будут ли нас звать прежними именами. Разговоры хоть немного отвлекали от боли в затекшей шее.

Гольт продолжал рассказывать о том, как его нашли висящим на дереве, сняли, уложили в телегу, увезли. Рассказывал про остановку в городе: там и нашли Нерта — вот этого мрачного, который ругался все. Первый день самым трудным был. Пока осмысливали, пока пытались понять, насколько давно это началось, пока привыкали… Примерно через час, когда снаружи стало совсем светло, дилижанс остановился. Теперь яркий свет рекой вливался через запыленное окно, и я смог, наконец, разглядеть нашего провожатого. Разглядывать, собственно говоря, было нечего: длинный черный балахон, какие продавались в любой вещевой лавке, да выглядывающие из-под капюшона кончик носа и плотно сжатые губы. Остальное до сих пор оставалось во власти теней.

Было слышно, как мягко спрыгнул кучер и, зашуршав опавшей листвой, подошел к дверце.

Человек в балахоне медленно повернул голову, всматриваясь в темную фигуру, услужливо отворяющую дверь. Некоторое время они, казалось, изучали друг друга, будто встретились здесь впервые, и не было этого месяца утомительного пути, сотен километров дорог и десятков деревень. Затем провожатый одним рывком вскочил на ноги и, пригнув голову, вышел из дилижанса.

— Просыпайся уж, приехали, — с явным облегчением сказал Гольт.

— Только уснул… — зароптал разбуженный Нерт.

— Как мне все надоело!

— Молчи. Лучше так. Лучше по эту сторону баррикад… — он глубоко вздохнул.

— Про новичка забыли. Сам не встанет.

Из дилижанса меня буквально выносили. Нерт, ухватившись за подмышки, пыхтел над головой, а Гольт поддерживал за поясницу, пока я пытался нащупать ногами ступени. Никогда в жизни не чувствовал себя таким беспомощным.

Ходить оказалось не то чтобы трудно — непривычно: ноги еле сгибались. Пару раз обойдя дилижанс (кучер с провожатым молча стояли чуть поодаль, ничего не замечая вокруг себя), я кое-как совладал с телом, но теперь, чтобы посмотреть в сторону, приходилось поворачиваться всем корпусом.

— Свыкнется, — сказал Гольт и расхохотался.