Келпи

Наше дело — сторона» И за двадцать четыре часа, Соня с вещами была посажена на поезд. Сказка закончилась. Она даже плакать не могла, потому что прекрасно знала крутой бабкин нрав. Пощечины матери там и рядом не стояли. Тогда она решила заморить ребенка голодом, но не выдержала. К моменту, когда оказалась в родном городе, от нервов и слез, она похудела на пять килограмм и просто упала в обморок прямо на вокзале. Это-то ее и спасло. Бабка пришла в больницу. Случись разговор дома, наверно это был бы последний Сонин день.

— Ба… — мямлила Соня — Мне б аборт. Ты скажи врачу. Никто и не узнает, меня ж еще никто не видел. А первый раз, ты ж понимаешь.

— Дура ты. И мать твоя дура. Ладно, ты идиотка, так дите-то в чем виновато? Ты чем думала, когда ноги раздвигала? Все, допрыгалась стрекоза. Рожай теперь, хлебни соли. Мож мозгов прибавится. И только попробуй от дитя избавится, удавлю вот этими руками! — и бабка демонстрировала свои широкие, в старческих пятнах, руки, которые всю жизнь учили Соню уму-разуму с помощью скакалки.

Соню выписали, прописали усиленное питание и витамины. Бабка таскала ее на прогулки. Соня отнекивалась, потому что ей предстояло пройти мимо лавки с бабками, которые не стесняясь обсуждали ее полнеющую талию, свиста местной ребятни и косых взглядов бывших одноклассниц.

— Не хочет она! Может я тоже не хочу, когда поносят из-за тебя. Нет уж, гулять надо, а то ноги отекут. А слышишь, что заслужила, это уж ты меня прости. Что нагуляла, то на лоб и лезет.

Вечерами бабка заставляла ее резать старые дедовские рубашки и учила шить из них пеленки и распашонки.

— Куда, дура!? Швами наружу, оно ж… нежное родится. Угробишь ребенка, как пить дать, угробишь.

Соня озлобилась и замкнулась в себе. Она ненавидела то, что росло у нее внутри. Кирилл все так же не отвечал. Бабкиной пенсии еле-еле хватало на необходимое. Мать перестала присылать деньги и тоже бросала трубку.

Соня уже не плакала, она превратилась в какой-то автомат, который делал только то, что ей говорили. Ела, спала, гуляла и смотрела невидящим взором в незамолкающий телевизор. На шестом месяце бабка вытащила ее из петли и сама откачала. Соня хрипела и умоляла вызвать ей врача.

— Еще чего захотела, в дурку ж увезут! Вся в мать. Дал же Бог детей! Ничего, шарфиком шею прикроешь, как простудилась, и нормально. Живи скотина! Живи идиотина!

Идиотина родила крепкого и здорового мальчика под четыре кило весом. Родила и отвернулась к стенке. Не хотела ни смотреть, ни кормить. Пришла бабка и, вместо поздравлений, выдала молодой матери пару звонких оплеух. Мальчика назвали как деда — Кара-оол, в графе отца стоял жирный прочерк. Малыш Кара звонко чмокал материнскую грудь, улыбался и смотрел на мир голубыми глазами Кирилла, с которым разлучил свою мать на веки вечные.

Жизнь Сони превратилась в кромешный ад, состоящий из кормлений, стирки, уборки, врачей и прогулок. Сына она не любила. Заботилась, потому что боялась бабушкиных колотушек. Больше всего ее бесило то, что бабка в правнуке души не чаяла.

— Как на деда-то похож, вылитый! Красавец мой, птенчик, золотко. Не то что шалавы эти две. И первая, и вторая. Ты уж в подоле не принесешь.

Чтобы сбежать из дома хоть на пару часов, Соня устроилась на полставки нянечкой в больницу. Мыла полы и утки, помогала медсестрам. Потихоньку отходила. В конце концов, ничего страшного не произошло. Злословить всем потихоньку надоело, Кара был обаятельным бутузом и любимцем всех окрестных старух и стариков. Вспоминая Кирилла, Соня прикусывала губу. Скучала, томилась. Рванула бы в Москву и все бросила, но бабка раскрыла готовящийся побег и честно предупредила, что заявит в милицию. А что ждет матерей-кукушек всем известно. «Посодють, будет из-за решетки алименты им платить!» А еще она всем расскажет, что Сонька вешалась, с ума сошла значит. Девушка поплакала в ванной, собрала все, что напоминало ей о Москве, в коробку и убрала ее на антресоли. Смирилась.

Беда пришла откуда не ждали. Санитар больнички стал приставать к молоденькой нянечке, лапать за грудь и задницу, зажимать в укромных уголках и на все просьбы Сони оставить ее в покое оскабясь отвечал:

— Чё? Московским даешь значит, а наших парней не уважаешь? Все про тебя знаем, ни я, так кто другой. Не ломайся, не целка чай.

Соня, которой только-только исполнилось девятнадцать, не могла дышать от страха. Потом ее чуть не поймала пьяная группа ребят, с которыми она все детство бегала на сопки и танцы. Бежала, потеряв шапку и сумку. Пришла писать заявление, а участковый наорал и прогнал взашей. Будет тут еще проститутка на честных парней наговаривать. Знаем мол таких. После этого случая Соня напилась вдрызг и высказала бабке все, что думала про нее, про мать, про Кирилла, про пащенка, который заходился плачем в своей кровати, про всех соседей и знакомых, разнесла кухню, выкинула раковину в окно и уснула в ванной в луже собственной мочи.