Добавить в моё избранное
13 мин, 49 сек 736
Даже заросли стали реже и весёлое солнце, похожее на медный тазик, ехидно щурилось из ажурной листвы.
По дороге к стене вздыбились корни — «ступени к счастью», как назвала бы их Муглук, будь она чуточку поначитанней. С воды стена казалось совсем близкой, но на берегу оказалась чуть дальше, а, значит, — интересней!
Стена была уже почти рядом, солнечные лучи прыгали по лицу и она уже начала задумываться, в какой стороне ворота, дверь или-что-у-них-там, когда с реки раздался писк — почти как комариный, только ещё визгливей. Конечно, можно было идти дальше, а лучше бежать, бежать без оглядки, опережая корни и канавы, но когда в голову проникают мысли, она уже не думает о безопасности. Муглук остановилась, вздрогнула, впилась ноздрями в воздух — а потом моментально вскарабкалась на гигантский прогнивший ствол руги. До этого ей ни разу не приходилось карабкаться по деревьям, да и здесь лезть не пришлось — такие дупла заменили бы любую лестницу.
По туманной реке ползла целая флотилия — пёстрая, драная и от этого ещё более кошмарная. Были у уньрков не только бочки, глаза и пальцы-корешки, были у них и лодки: жуткие плоскодонки без задней стенки, такие, что сидишь, опустив ноги в воду. И всюду, всюду на них — гнилостно-мохнатая болотная пена с серыми шарами глаз и дубинками в цепких ручонках, уньрки, уньрки и ещё раз уньрки — уже не флотилия, а целый вал, гигантский и всепоглощающий, отсюда и туда, вдаль, в тростники и болота. Шатаются драные бунчуки и знамёна, кричат сзади неведомые командиры и плывут на самое первой лодки трое: огромный и сильный уньрк, похожий на лесного оленя, попавшего в мельничный жернов, ещё один, грудастый и укутанный в драный тулуп, — видимо, женщина и не простая женщина — а впереди, на носу, третий, куда более малозаметный по сравнению с этой парочкой, разве что глаз только один (попала, значится, в тот раз, попала в этот проклятый бычий пузырь, хе-хе, ножичком, ножичком, попала, хехе-хахахххх… ).
Большинство сидят, терпят, держат порядок, но многие уже соскользнули в воду и плывут, шлёпая дубинками, курлыкают в предвкушенье. Вздыхает туман и несёт гниль пополам с сыростью.
Муглук уже возле стены. Как шла, не помнит, но наверняка медленно-медленно, чтобы поняли и почувствовали, как ей на них наплевать, хотя куда уж на них плевать, сами уж исплёваны в нет, слизняки мохнатые. Потом бежала вдоль, долго-долго, запрокидывая голову в надежде разглядеть там, наверху, в небе, хоть одного стражника, хоть одного дозорного, пока не налетела на дверь, простую деревянную дверь, от которой так и разит общественной мастерской. Рука рванула ручку, нога толкнула тело вперёд, в нос ударило затхлостью, а глаз увидел то, от чего сердце укатилось в колени.
Это был не город — это была та же бочка, разве что каменная и на земле. Дерево, вокруг которого её строили, давно превратилось в огромный огрызок замшелого пня, похожий на полуразрушеный замок, а на стенах переливались медные барельефы бесчисленных Сусаррка-Ккоккров — здесь они были витые, красивые и даже какие-то благородные.
Она не помнила, сколько стояла на пороге — долго, наверное, потому что по каменным стенам уже зашептал град из ловких уньркских пальчиков, а она всё стояла и смотрела на медную ограду вокруг самого главного — и уже мёртвого — дерева, породы которого она так никогда и не узнала. И когда трое (один без глаза) выступили из зеленоватого полумрака, она только улыбнулась, кивнула — а потом опять взбунтовалась, опять рванулась рука к голенищу и… … и бежала через лес, через лес, где полным-полно чудес, ветки били по ногам, а сзади чмокали и гоготали уньрки. Мелькнул впереди лог, внизу, под листвой, что-то шевельнулось, и Муглук не перепрыгнула, нет — перелетела, вытянув ноги и руки, превратившись в стрелу. Упала, охнула, вцепилась в корень и понеслась дальше.
Уньрки были всё ближе, она уже различала отдельные всплески, отдельные щелчки, даже завела парочку знакомств (вот тот старается, старается, пыжится, стремится — значит, не догонит), и даже немного начинает казаться, что она сама уньрк, только забыла, или не забыла, а просто нашла на плёсе возле бревна посиневшую девушку с залысиной на лице, содрала грязную повязку и слопала мозг, одна, весь, целиком, двумя руками, рыгая и отплёвываясь, а теперь вот путается в чужих воспоминаниях, потому что нет и не может быть никакой «степи», ведь в «степи» нет деревьев, а всем известно, что лес бесконечен, он от края до края, и везде живут на нём уньрки (везде, кроме Стен, но Стены не считаются), и сонная Ноглын-нгинг течёт через весь мир, по кругу, внизу и вверху на небе, откуда иной раз проливается освежающим дождиком.
Но тут в глаза ударило солнце, тёплое, мудрое солнце и оно сказало Муглук, что никакой она не уньрк, потому что лицо у неё чистое, а глаза маленькие, и вообще подслушивать уньрячьи мысли — нехорошо!
По дороге к стене вздыбились корни — «ступени к счастью», как назвала бы их Муглук, будь она чуточку поначитанней. С воды стена казалось совсем близкой, но на берегу оказалась чуть дальше, а, значит, — интересней!
Стена была уже почти рядом, солнечные лучи прыгали по лицу и она уже начала задумываться, в какой стороне ворота, дверь или-что-у-них-там, когда с реки раздался писк — почти как комариный, только ещё визгливей. Конечно, можно было идти дальше, а лучше бежать, бежать без оглядки, опережая корни и канавы, но когда в голову проникают мысли, она уже не думает о безопасности. Муглук остановилась, вздрогнула, впилась ноздрями в воздух — а потом моментально вскарабкалась на гигантский прогнивший ствол руги. До этого ей ни разу не приходилось карабкаться по деревьям, да и здесь лезть не пришлось — такие дупла заменили бы любую лестницу.
По туманной реке ползла целая флотилия — пёстрая, драная и от этого ещё более кошмарная. Были у уньрков не только бочки, глаза и пальцы-корешки, были у них и лодки: жуткие плоскодонки без задней стенки, такие, что сидишь, опустив ноги в воду. И всюду, всюду на них — гнилостно-мохнатая болотная пена с серыми шарами глаз и дубинками в цепких ручонках, уньрки, уньрки и ещё раз уньрки — уже не флотилия, а целый вал, гигантский и всепоглощающий, отсюда и туда, вдаль, в тростники и болота. Шатаются драные бунчуки и знамёна, кричат сзади неведомые командиры и плывут на самое первой лодки трое: огромный и сильный уньрк, похожий на лесного оленя, попавшего в мельничный жернов, ещё один, грудастый и укутанный в драный тулуп, — видимо, женщина и не простая женщина — а впереди, на носу, третий, куда более малозаметный по сравнению с этой парочкой, разве что глаз только один (попала, значится, в тот раз, попала в этот проклятый бычий пузырь, хе-хе, ножичком, ножичком, попала, хехе-хахахххх… ).
Большинство сидят, терпят, держат порядок, но многие уже соскользнули в воду и плывут, шлёпая дубинками, курлыкают в предвкушенье. Вздыхает туман и несёт гниль пополам с сыростью.
Муглук уже возле стены. Как шла, не помнит, но наверняка медленно-медленно, чтобы поняли и почувствовали, как ей на них наплевать, хотя куда уж на них плевать, сами уж исплёваны в нет, слизняки мохнатые. Потом бежала вдоль, долго-долго, запрокидывая голову в надежде разглядеть там, наверху, в небе, хоть одного стражника, хоть одного дозорного, пока не налетела на дверь, простую деревянную дверь, от которой так и разит общественной мастерской. Рука рванула ручку, нога толкнула тело вперёд, в нос ударило затхлостью, а глаз увидел то, от чего сердце укатилось в колени.
Это был не город — это была та же бочка, разве что каменная и на земле. Дерево, вокруг которого её строили, давно превратилось в огромный огрызок замшелого пня, похожий на полуразрушеный замок, а на стенах переливались медные барельефы бесчисленных Сусаррка-Ккоккров — здесь они были витые, красивые и даже какие-то благородные.
Она не помнила, сколько стояла на пороге — долго, наверное, потому что по каменным стенам уже зашептал град из ловких уньркских пальчиков, а она всё стояла и смотрела на медную ограду вокруг самого главного — и уже мёртвого — дерева, породы которого она так никогда и не узнала. И когда трое (один без глаза) выступили из зеленоватого полумрака, она только улыбнулась, кивнула — а потом опять взбунтовалась, опять рванулась рука к голенищу и… … и бежала через лес, через лес, где полным-полно чудес, ветки били по ногам, а сзади чмокали и гоготали уньрки. Мелькнул впереди лог, внизу, под листвой, что-то шевельнулось, и Муглук не перепрыгнула, нет — перелетела, вытянув ноги и руки, превратившись в стрелу. Упала, охнула, вцепилась в корень и понеслась дальше.
Уньрки были всё ближе, она уже различала отдельные всплески, отдельные щелчки, даже завела парочку знакомств (вот тот старается, старается, пыжится, стремится — значит, не догонит), и даже немного начинает казаться, что она сама уньрк, только забыла, или не забыла, а просто нашла на плёсе возле бревна посиневшую девушку с залысиной на лице, содрала грязную повязку и слопала мозг, одна, весь, целиком, двумя руками, рыгая и отплёвываясь, а теперь вот путается в чужих воспоминаниях, потому что нет и не может быть никакой «степи», ведь в «степи» нет деревьев, а всем известно, что лес бесконечен, он от края до края, и везде живут на нём уньрки (везде, кроме Стен, но Стены не считаются), и сонная Ноглын-нгинг течёт через весь мир, по кругу, внизу и вверху на небе, откуда иной раз проливается освежающим дождиком.
Но тут в глаза ударило солнце, тёплое, мудрое солнце и оно сказало Муглук, что никакой она не уньрк, потому что лицо у неё чистое, а глаза маленькие, и вообще подслушивать уньрячьи мысли — нехорошо!
Страница
3 из 4
3 из 4
