Александр! Я не сомневаюсь, что ты остался все таким же неугомонным искателем приключений, каким я знал тебя всегда, хоть и прошло уже шесть лет с нашей последней встречи. И еще я знаю, что ты мне поверишь, как верил всегда…
Добавить в моё избранное
6 мин, 43 сек 6227
Поэтому прошу тебя об одном: когда дочитаешь это письмо до конца, не пытайся что-либо изменить в моей судьбе, не пытайся найти меня. Я боюсь даже представить, какой может стать наша новая встреча… Но к делу. Александр, ты провел немало лет в поисках сверхъестественного и разоблачении всевозможных шарлатанов, и ни разу не столкнулся ни с настоящим полтергейстом, ни с всамделишным вампиром, ни даже с взаправдашним телекинетиком. Но что ты скажешь об ужасе вполне естественном, объяснимом с позиций материалистической науки, не имеющем отношения ни к ангелам, ни к демонам — однако настолько отвратительном и невероятном, что даже я, всю жизнь носивший его в себе, до сих пор надеюсь, что это затянувшийся кошмарный сон и более ничего? Я должен рассказать о нем тебе, потому что через час-другой перестану существовать. Как личность. Мое тело будет жить и действовать, но то, что прежде делило эту плоть с моим сознанием, воцарится в нем безраздельно. Поэтому я вынужден писать коротко.
Я знаю — и ты, и все, кто знал меня, всегда удивлялись: как один и тот же человек может быть то слабовольным и доверчивым, то решительным и расчетливым, то добрым и открытым, то жестоким и хитрым, но хуже всего было то, что этого не понимал я сам. Я не помнил тех кровавых драк, в которых участвовал, и не мог до конца поверить в то, что мог выбивать зубы и ломать кости, потому что в своем нормальном состоянии не умел драться. Я не помнил, как обманом добивался желаемых целей, и мне было невыносимо трудно играть роль лжеца, потому что я всегда ненавидел ложь. Но до самого недавнего времени я не мог предположить, что именно происходит со мной.
Впервые это началось у меня в младших классах школы… Хотя, скорее всего, еще раньше. Я почти не помню себя до шести лет, но по рассказам родных знаю, что «всегда от всех отличался» — в худшую, разумеется, сторону. Но школьные годы я помню хорошо… хотя мне неприятно об этом вспоминать. Я с первого класса не сошелся со сверстниками, а дети еще боле жестоки по отношению к «белым воронам», чем взрослые. Мне пришлось пережить много издевательств… Знаешь, только сейчас мне пришло в голову, что окружающие ненавидели меня не просто так — может быть, они инстинктивно чувствовали мою чужеродность? Так вот, тогда-то у меня и начались эти странные… приступы? Назовем их так. Я никогда не мог вспомнить ни одного из них, но постоянно слышал истории о том, как свалил кого-то из смеявшихся надо мной и стал бить его ногами, как истерически наорал на учительницу, как угрожал прохожему, сделавшему мне пустяковое замечание. Я отказывался извиняться перед окружающими за то, чего, как был уверен, не делал, но чужие синяки, а также свидетели подтверждали реальность моих «подвигов», на которые явно не был способен застенчивый, худощавый парнишка, никогда не занимавшийся спортом и с трудом поддерживавший разговоры.
То же самое было после школы, в университете. Ты-то это хорошо помнишь, как-никак мы жили в одной комнате общаги, ты мне всегда и во всем помогал… В тебе тоже было что-то чуждое окружающим, но… не отталкивающее, как у меня. И теперь я повторяю: я действительно не помнил и не верил даже в сотую долю того, что мне приписывали: беспардонную ложь, жестокость, нахальство, презрение и зависть к окружающим, а также регулярные драки, в которых со мной не могло справиться по три-четыре человека. Теперь я понимаю — это просто приступы, знакомые с детства, становились все более продолжительными. А помнишь те сны, которые заставляли меня кричать во сне? Я их еще тебе никогда не рассказывал… Так вот, сны были однообразными — словно я бесконечно бреду по какому-то чавкающему болоту, покрытому туманом испарений. Кричать же меня заставляло то, что во сне у меня было четыре ноги — или лапы? — и волочившийся где-то позади хвост, да и ощущал я себя… очень странно. В кошмарах я искал добычу — все живое, что меньше меня — или соперника, ту же добычу, только могущую оказать сопротивление. Однажды во сне я задрал голову к ярко-желтому солнцу за листвой каких-то огромных деревьев, похожих на пальмы, и… заревел. Более отвратительных звуков я в жизни не слышал! И лишь теперь я понимаю, что означают эти сны… Точнее, могу догадываться.
Но до самого недавнего времени я считал себя просто сумасшедшим, больным раздвоением личности, хотя после окончания университета у меня появилось чувство, как будто что-то изнутри моего собственного сознания пытается выйти со мной на контакт, как бы идиотски это не звучало. Приступы мои все учащались, и могу уверенно сказать — всем, чего я добился в жизни, я обязан не себе, а тому, кто контролирует мое тело во время приступов: лживому, хитрому, безжалостному чудовищу! Я ненавидел его, когда был собой, а оно… оно меня презирало. Презирало за мягкотелость, за бесхитростность, за сострадание к тем, кому хуже — перечислять можно до бесконечности. Сны же мои по прежнему оставались однообразными, но теперь снись каждую ночь.
Я знаю — и ты, и все, кто знал меня, всегда удивлялись: как один и тот же человек может быть то слабовольным и доверчивым, то решительным и расчетливым, то добрым и открытым, то жестоким и хитрым, но хуже всего было то, что этого не понимал я сам. Я не помнил тех кровавых драк, в которых участвовал, и не мог до конца поверить в то, что мог выбивать зубы и ломать кости, потому что в своем нормальном состоянии не умел драться. Я не помнил, как обманом добивался желаемых целей, и мне было невыносимо трудно играть роль лжеца, потому что я всегда ненавидел ложь. Но до самого недавнего времени я не мог предположить, что именно происходит со мной.
Впервые это началось у меня в младших классах школы… Хотя, скорее всего, еще раньше. Я почти не помню себя до шести лет, но по рассказам родных знаю, что «всегда от всех отличался» — в худшую, разумеется, сторону. Но школьные годы я помню хорошо… хотя мне неприятно об этом вспоминать. Я с первого класса не сошелся со сверстниками, а дети еще боле жестоки по отношению к «белым воронам», чем взрослые. Мне пришлось пережить много издевательств… Знаешь, только сейчас мне пришло в голову, что окружающие ненавидели меня не просто так — может быть, они инстинктивно чувствовали мою чужеродность? Так вот, тогда-то у меня и начались эти странные… приступы? Назовем их так. Я никогда не мог вспомнить ни одного из них, но постоянно слышал истории о том, как свалил кого-то из смеявшихся надо мной и стал бить его ногами, как истерически наорал на учительницу, как угрожал прохожему, сделавшему мне пустяковое замечание. Я отказывался извиняться перед окружающими за то, чего, как был уверен, не делал, но чужие синяки, а также свидетели подтверждали реальность моих «подвигов», на которые явно не был способен застенчивый, худощавый парнишка, никогда не занимавшийся спортом и с трудом поддерживавший разговоры.
То же самое было после школы, в университете. Ты-то это хорошо помнишь, как-никак мы жили в одной комнате общаги, ты мне всегда и во всем помогал… В тебе тоже было что-то чуждое окружающим, но… не отталкивающее, как у меня. И теперь я повторяю: я действительно не помнил и не верил даже в сотую долю того, что мне приписывали: беспардонную ложь, жестокость, нахальство, презрение и зависть к окружающим, а также регулярные драки, в которых со мной не могло справиться по три-четыре человека. Теперь я понимаю — это просто приступы, знакомые с детства, становились все более продолжительными. А помнишь те сны, которые заставляли меня кричать во сне? Я их еще тебе никогда не рассказывал… Так вот, сны были однообразными — словно я бесконечно бреду по какому-то чавкающему болоту, покрытому туманом испарений. Кричать же меня заставляло то, что во сне у меня было четыре ноги — или лапы? — и волочившийся где-то позади хвост, да и ощущал я себя… очень странно. В кошмарах я искал добычу — все живое, что меньше меня — или соперника, ту же добычу, только могущую оказать сопротивление. Однажды во сне я задрал голову к ярко-желтому солнцу за листвой каких-то огромных деревьев, похожих на пальмы, и… заревел. Более отвратительных звуков я в жизни не слышал! И лишь теперь я понимаю, что означают эти сны… Точнее, могу догадываться.
Но до самого недавнего времени я считал себя просто сумасшедшим, больным раздвоением личности, хотя после окончания университета у меня появилось чувство, как будто что-то изнутри моего собственного сознания пытается выйти со мной на контакт, как бы идиотски это не звучало. Приступы мои все учащались, и могу уверенно сказать — всем, чего я добился в жизни, я обязан не себе, а тому, кто контролирует мое тело во время приступов: лживому, хитрому, безжалостному чудовищу! Я ненавидел его, когда был собой, а оно… оно меня презирало. Презирало за мягкотелость, за бесхитростность, за сострадание к тем, кому хуже — перечислять можно до бесконечности. Сны же мои по прежнему оставались однообразными, но теперь снись каждую ночь.
Страница
1 из 2
1 из 2
