… И вот вновь я набираю номер телефона наугад. Мне холодно, потому что я стою в одних трусах ночью на кухне. Мой взгляд царапает темноту ночи сквозь открытое настежь окно. Но мне не хочется его закрывать. Свежесть воздуха возбуждает меня больше, чем убивает холод. Так лучше растворяется моя тоска. Словно стиральный порошок, застеливший мыльной беленой мою жизнь, тоска равномерно распределяется по воздушной массе и вытекает наружу, уносимый течением времени, будто реки.
Добавить в моё избранное
9 мин, 8 сек 18345
К тому же, открытое окно — главное условие моего прекрасного чуда.
Глаза выхватывают призрачные цифры, прячущиеся в предметах кухни, и я набираю их: стул, десертная вилка, гитара, холодильник, конфорки плиты, кафельные секторы, царапины на столе.
Мой палец нажимает: четыре, два, шесть, ноль, четыре, три, семь… Это напряженное ожидание сводит меня с ума. Каждую ночь я молюсь, чтобы это не оказалось сном. От ожидания сводит скулы, и желваки начинают ходить взад и вперед, словно малоимущая женщина на рынке, ищущая самый дешевый и лучший товар. И темнота становится еще темнее, она хочет выдрать мне глаза своими ледяными пальцами. И электрический свет уже не спасает. Я жмурюсь до красных «мушек» и буквально вдавливаю трубку телефона в ухо.
Чтобы отвлечься, я бы мог вспомнить что-нибудь хорошее из детства. Например, прогулки с матерью в парк развлечений или нелепые ухаживания за своей первой любовью в детском саду. Просто вспомнить и улыбнуться, впустить в сердце теплый лучик былого детского счастья. Но я не делаю так. Все эти воспоминания заставляют меня рыдать, как маленького мальчика. И причина вовсе не в том, что, помимо этих счастливых моментов детства, я вспоминаю еще и гнилую изнанку своей судьбы. Например, что пьяный оператор аттракциона однажды избил меня до полусмерти за то, что я не так пристегнул ремни безопасности, а моя первая любовь в день, когда позволила себя поцеловать в щечку, умерла на моих глазах от остановки сердца.
Дело не в этом. Просто, вспоминая, я смотрю на себя глазами того человека, который сейчас почему-то звонит по незнакомому номеру среди ночи, стоя в холодной кухне в одних трусах. Звонит, на что-то надеясь. Он знает, если ему не ответят, завтра его уже не будет в живых. И он боится этого, этот перепуганный несчастливый мужчина лет тридцати, что трет ноги одну о другую.
И становится обидно от этой необъяснимой безысходности. И слезы начинают бежать по лицу и щетине, которая постоянно прикрывает мужественные скулы. И сердце, пока еще живое, но дышащее на ладан, щемит, словно зажатое в сильных руках безжалостного бога. Он возненавидел меня за мою неспособность быть счастливым в мире, созданном им.
Но он не хочет вести со мной переговоров. Я всего лишь тварь. Можешь развлечься с моим телом, жизнью, судьбой! Изуродовать все, сломать, оторвать мне лапки и наблюдать, как я подыхаю! Или сразу же убить!
И вот… Щелчок… И шипение эфира… И если в тебе осталась хоть капля сожаления, сделай так, чтобы этот номер оказался действующим… Тишина… Тишина — это плохой знак.
Сейчас может включиться автоответчик и сообщить, что данный номер не существует… Тишина длится пару-тройку секунд, но это время похоже на бесконечность, что беззубым ртом целует мои глаза, и все, что вижу — ее исчезающую во тьме дали глотку. И хочется вырваться из ее холодных объятий, но уже нет сил сопротивляться этой страсти, похожей на страсть матери к умирающему сыну.
Шипение эфира проверяет меня на прочность. Я могу выпрыгнуть в окно, которое загоняет на кухню темноту. Но вряд ли можно убиться прыгнув с первого этажа. И нет смысла, пока в последние секунды я не услышу бесстрастный холодный механический голос, который, наконец, отрежет меня от этой жизни. Он непреклонен. Хоть что кричи ему! Со всем осознанием горечи своей судьбы. Вложи в интонацию все, что накипело, выскажи все, объясни, что так не может быть… В диспетчерских некоторых телефонных компаний есть так называемая веселая комната. Когда ты нарываешься на автоответчик компании или долго ждешь, когда возьмут трубку, все звуки с твоей стороны дополнительно переводятся на динамик в этой комнате. И диспетчер подыхает со смеху, когда слышит твои мольбы и аргументы взять трубку, разоблачения — «я знаю, что ты меня слышишь» и жалобы на жизнь. Таким методом директора компаний хорошо экономят на разрядке своих сотрудников… Я знаю это, потому что я работаю в одной из этих компаний… Поэтому молчу… И я слышу гудок. Спокойный, как ночь в высоком небе. Этот гул завораживает сердце, и темнота начинает светлеть, пронизываемая острыми иглами надежды моего сердца. И пол становиться теплым и мягким. Моя жизнь в пределах кухни дает радугу… Щелчок… Кто-то снимает трубку… Еще секунда тишины… — Привет, — это тот самый голос! Это она!
Я бы смог танцевать джигу на потолке, если б умел… — Здравствуй… И молчу, как шпион, внезапно забывший вражеский язык. Чувствую, что заливаюсь краской. Мне стыдно оттого, что не знаю, что сказать.
— Опять на кухне? — спрашивает она.
— Да.
— Опять в одних трусах?
— Да.
— Опять не можешь уснуть?
— Да.
Да, да, да! Единственное, что могу сказать. Не понятно, зачем она спрашивает об этом? Она ведь и так знает все. Она всегда знает, что и как. Эта юная ведьма Кларисса! По возрасту, она младше меня лет на восемь. А по возможностям — я в сравнении с ней, что муравей против Самсона.
Глаза выхватывают призрачные цифры, прячущиеся в предметах кухни, и я набираю их: стул, десертная вилка, гитара, холодильник, конфорки плиты, кафельные секторы, царапины на столе.
Мой палец нажимает: четыре, два, шесть, ноль, четыре, три, семь… Это напряженное ожидание сводит меня с ума. Каждую ночь я молюсь, чтобы это не оказалось сном. От ожидания сводит скулы, и желваки начинают ходить взад и вперед, словно малоимущая женщина на рынке, ищущая самый дешевый и лучший товар. И темнота становится еще темнее, она хочет выдрать мне глаза своими ледяными пальцами. И электрический свет уже не спасает. Я жмурюсь до красных «мушек» и буквально вдавливаю трубку телефона в ухо.
Чтобы отвлечься, я бы мог вспомнить что-нибудь хорошее из детства. Например, прогулки с матерью в парк развлечений или нелепые ухаживания за своей первой любовью в детском саду. Просто вспомнить и улыбнуться, впустить в сердце теплый лучик былого детского счастья. Но я не делаю так. Все эти воспоминания заставляют меня рыдать, как маленького мальчика. И причина вовсе не в том, что, помимо этих счастливых моментов детства, я вспоминаю еще и гнилую изнанку своей судьбы. Например, что пьяный оператор аттракциона однажды избил меня до полусмерти за то, что я не так пристегнул ремни безопасности, а моя первая любовь в день, когда позволила себя поцеловать в щечку, умерла на моих глазах от остановки сердца.
Дело не в этом. Просто, вспоминая, я смотрю на себя глазами того человека, который сейчас почему-то звонит по незнакомому номеру среди ночи, стоя в холодной кухне в одних трусах. Звонит, на что-то надеясь. Он знает, если ему не ответят, завтра его уже не будет в живых. И он боится этого, этот перепуганный несчастливый мужчина лет тридцати, что трет ноги одну о другую.
И становится обидно от этой необъяснимой безысходности. И слезы начинают бежать по лицу и щетине, которая постоянно прикрывает мужественные скулы. И сердце, пока еще живое, но дышащее на ладан, щемит, словно зажатое в сильных руках безжалостного бога. Он возненавидел меня за мою неспособность быть счастливым в мире, созданном им.
Но он не хочет вести со мной переговоров. Я всего лишь тварь. Можешь развлечься с моим телом, жизнью, судьбой! Изуродовать все, сломать, оторвать мне лапки и наблюдать, как я подыхаю! Или сразу же убить!
И вот… Щелчок… И шипение эфира… И если в тебе осталась хоть капля сожаления, сделай так, чтобы этот номер оказался действующим… Тишина… Тишина — это плохой знак.
Сейчас может включиться автоответчик и сообщить, что данный номер не существует… Тишина длится пару-тройку секунд, но это время похоже на бесконечность, что беззубым ртом целует мои глаза, и все, что вижу — ее исчезающую во тьме дали глотку. И хочется вырваться из ее холодных объятий, но уже нет сил сопротивляться этой страсти, похожей на страсть матери к умирающему сыну.
Шипение эфира проверяет меня на прочность. Я могу выпрыгнуть в окно, которое загоняет на кухню темноту. Но вряд ли можно убиться прыгнув с первого этажа. И нет смысла, пока в последние секунды я не услышу бесстрастный холодный механический голос, который, наконец, отрежет меня от этой жизни. Он непреклонен. Хоть что кричи ему! Со всем осознанием горечи своей судьбы. Вложи в интонацию все, что накипело, выскажи все, объясни, что так не может быть… В диспетчерских некоторых телефонных компаний есть так называемая веселая комната. Когда ты нарываешься на автоответчик компании или долго ждешь, когда возьмут трубку, все звуки с твоей стороны дополнительно переводятся на динамик в этой комнате. И диспетчер подыхает со смеху, когда слышит твои мольбы и аргументы взять трубку, разоблачения — «я знаю, что ты меня слышишь» и жалобы на жизнь. Таким методом директора компаний хорошо экономят на разрядке своих сотрудников… Я знаю это, потому что я работаю в одной из этих компаний… Поэтому молчу… И я слышу гудок. Спокойный, как ночь в высоком небе. Этот гул завораживает сердце, и темнота начинает светлеть, пронизываемая острыми иглами надежды моего сердца. И пол становиться теплым и мягким. Моя жизнь в пределах кухни дает радугу… Щелчок… Кто-то снимает трубку… Еще секунда тишины… — Привет, — это тот самый голос! Это она!
Я бы смог танцевать джигу на потолке, если б умел… — Здравствуй… И молчу, как шпион, внезапно забывший вражеский язык. Чувствую, что заливаюсь краской. Мне стыдно оттого, что не знаю, что сказать.
— Опять на кухне? — спрашивает она.
— Да.
— Опять в одних трусах?
— Да.
— Опять не можешь уснуть?
— Да.
Да, да, да! Единственное, что могу сказать. Не понятно, зачем она спрашивает об этом? Она ведь и так знает все. Она всегда знает, что и как. Эта юная ведьма Кларисса! По возрасту, она младше меня лет на восемь. А по возможностям — я в сравнении с ней, что муравей против Самсона.
Страница
1 из 3
1 из 3
