И вот вновь…

— Тебе, наверно, холодно?

— Нет. Уже нет.

— Ты простынешь же!

Хм, ей больше любого врача известно, что у меня острая форма бронхита. И когда она спрашивает меня, хожу ли я к врачу, всегда отвечаю да. На самом деле, я так ни разу там и не был после вынесения диагноза. Я запустил болезнь, и теперь она съедает меня изнутри моих легких. И глаза в отражении зеркала тускнеют день ото дня.

Я мог бы принимать героин, чтобы они блестели, но я не хочу. Пусть все видят, до чего довели мою избитую кулаками судьбы душонку.

— Не простыну. Не впервой… — Ты знаешь, где я?

— Дома? — жму плечами. Я ведь звоню на домашний номер. И на улице поздняя ночь — часа два, наверно, или три.

— Нет.

— А где?

— Я под окном твоей кухни… И она бросает трубку. Это приглашение. Она всегда так делает. Это значит, что я должен подойти к окну и выглянуть.

Дрожащей рукой я кладу трубку на рычаг телефона и плавно двигаюсь к окну. Сегодня наша десятая среда. В этот день я могу загадать желание, и она должна его исполнить после того, как наиграется со мной. По крайней мере, она обещала.

Все равно после ее игр я чувствую себя легче. Но я не знаю, что она задумала на сей раз. Я никогда не знаю, что меня ждет. И мои ноги несут меня к ней… Кожа ерошиться — она чувствует, что мы больше не одни. Лампа перегорает ярким шлепком и вскрикивает легким звоном перед неминуемой смертью. Лампу тоже всегда вышибает, когда Кларисса оказывается рядом. Наверняка это делает она, потому что это случается каждый раз. Счетчик зашкаливает, ток приостанавливается на пару секунд, а затем бьет напряжением в тысячу ватт. Никакой электроприбор не выдержит!

Я знаю это, потому что однажды наблюдал за счетчиком. А потом он сгорал. Я ставил три новых мощных счетчика, но каждый раз они сгорали. Пшик — и все, ни лампы, ни счетчика… И в темноте я двигаюсь к источнику прохлады. Глаза понемногу привыкают к тьме, и кое-какие очертания становятся видны в свете луны, что пробивается сквозь верхушки деревьев. Отблески падают на мебель, холодильник и плиту. И кто-то мелькает за окном.

Это она?

Не похоже.

Кто-то стоит за окном и смотрит на меня в упор. Глаза человеческого силуэта сверкают. Я стою, как вкопанный. Это пожилой мужчина. Я чувствую это на уровне подсознания. Он протягивает руку и ощупывает меня. Его пальцы холодные, они оставляют на мне влажные следы. В нос ударяет запах перегара от крепких сигарет.

Я дрожу, как заведенный мотоблок. Мне и холодно и страшно. Старик ощупывает мое горло, как слепой, пытающийся с помощью пальцев рассмотреть человека. Ладонь прижимается к шее всей площадью. Хочется вскрикнуть и оттолкнуть противного старика, но, по правилам Клариссы, я должен все терпеть и всему подчиняться, иначе она исчезнет из моей жизни навсегда.

И я чувствую, как запах гнили пробирается сквозь забористый перегар старика. Его рука отделяется от тела и падает на мои голые ступни. Конечно, я не верю в это! Но я вижу это!

Затем его голова запрокидывается назад. До моего слуха доносится шелест травы — отпавшая голова катится с проросшей насыпи в небольшой овраг. Я вижу, как силуэт четвертуется и исчезает под окном.

Я делаю шаг, но чьи-то руки нежно обнимают меня сзади. Они прохладные, и до моего сердца добегает дрожь, и возвращаются назад, исчезая в глубине поясницы.

Это она!

Я узнаю ее запах — запах ночной росы, пыльцы полевых цветов и красного вина. Мышцы сводит судорогой от холода. Ее руки легонько тянут меня назад, и я отступаю. Она разворачивает меня к себе, ее голова находится на уровне моего носа. Краем уха я улавливаю, как вдали раздается гром. Скоро гроза будет здесь.

Гроза начинается всегда, когда она уходит. Она говорит, что это для того, чтобы я не последовал за ней. Ее след просто смывает, а сама она словно растворяется в каплях дождя.

Несколько раз я все равно пытался преследовать ее, но все мои попытки необъяснимым образом приводили меня к моему дому. Даже если я шел прямо, и только прямо, не поворачивая ни вправо, ни влево. Я всегда приходил к своему дому, промокший до костей и изрезавший в кровь ноги.

И каждое утро я тер пол, чтобы отчистить багровые следы с паркета. И каждый раз, занимаясь этим, моя память возбуждала ее образ, который я все равно никак не мог запомнить.

Кларисса толкает меня руками, и я падаю. Она тут же запрыгивает сверху. Как наездница, она делает со мной все, что хочет. И свет луны и вспышки молний порой выхватывают ее лицо из тьмы… И каждый раз это другое лицо… Мне мерещатся звери и чудовища, живые люди и мертвые, знакомые очертания, что-то напоминающие и абсолютно невиданные мной. Пару раз вместо Клариссы я вижу обычный стул.

И мое тело горит. Я задыхаюсь, глотая дым, испускаемый моим телом. Слезы силятся справиться с жаром, но что они могут?