Зазывала громко крикнул. Загудела и тут же смолкла волынка, сменившись звонким гитарным перебором.
Добавить в моё избранное
9 мин, 51 сек 8741
Ленц любил ярмарки. Любил за шум, беззаботность, ощущение вернувшегося детства. Отправляясь по осени торговать, отец брал его с собой, и всю дорогу Ленц вдыхал аромат меда, яблок и табака из старой отцовской трубки. Родитель который год гнил в могиле, на месте бывшего торжища растелилась пустошь, приятели разбрелись по свету — а чувство осталось. В Вальцбурге его скоро не ждали, до ярмарки было рукой подать, и Ленц не собирался отказывать себе в удовольствии.
Ряды развернули в ложбине между поросшими лесом холмами, дорога вела дальше, к реке. Едва Ленц приблизился, ветер донес до него запах дыма, лакричных леденцов и остро приправленного мяса, печеного на углях. В животе заурчало: время близилось к полудню, а он не завтракал и не ужинал. Ленц подошел к ограждению из составленных кругом повозок, заплатил два медяка за вход и отправился искать повара.
Народ кишмя кишел — должно быть, на ярмарку приехали жители всех окрестных деревень, от мала до велика. Бранились покупатели и продавцы — в надежде сбить цену, продать товар подороже. Пищали дети — кто от восторга глазеть на диковинки, кто от обиды, что родитель оттащил от лакомства или игрушки. Под навесом шли петушиные бои, в толпе сновали менялы, карманники и сбытчики краденого. На углу пекарь лил леденцы, нагревая сахар в погнутом медном блюде. Из шумного цыганского табора доносились песни и злое ржание лошадей.
Мясо жарили неподалеку от пекаря. Ленц купил себе хлеба и порцию свинины, нанизанной на прут и щедро сдобренной луком и перцем. Мигом умял половину, пачкая руки и обжигаясь, взял флягу пива и отправился искать тихое место, чтобы без помех насладиться остатками позднего завтрака.
Обойдя с задов наспех сколоченную сараюшку — перекошенные стены и крыша, из щелей торчат стебли и жухлые листья — он оказался в зарослях ивы и бузины, окруживших разъезженную поляну. Здесь когда-то стояли телеги: влажный от дождей дерн был распахан колесами, трава выдрана с корнем. На бузине чернели сморщенные ягоды, до которых еще не добрались птицы, под ветками призывно белел ствол поваленного бурей дерева. Должно быть, он уже давно глянулся путникам: кора снята, древесина до блеска отполирована, развилка стесана топором, чтобы ловчее устроить там кружку и снедь. Ленц рассудил, что лучшего не придумаешь, уселся и принялся завершать трапезу.
Ярмарочная толпа гудела в отдалении, будто влетевший в чулан шмель, щеку гладил солнечный луч, не по-осеннему светлый и жаркий. По веткам бодро скакали и чирикали птицы, успокоенные неподвижностью человека. Ленцу не было дела до ярмарки и до пичуг, его разморило от сытости и тепла. Позже он обязательно вернется к гулянию, все перещупает и пересмотрит, испробует все забавы — но сейчас отчего не вздремнуть вполглаза?
Ленц дремал, и ему снилась родная деревня. Скошенный луг пахнет увядшей травой, в садке плещется рыба, с озера доносится девичий визг… Звонче всех визжит Анна — тонкая, смуглая, черноволосая. Как пройти мимо, не брызнуть водой, не дернуть за косу?
Анна нравилась Ленцу, он рассчитывал взять ее за себя, когда придет время играть свадьбы. Но со свадьбой не сладилось: едва войдя в пору, Анна исчезла, и никто в деревне ее больше не видел. Судачили, что она польстилась на подарки и галуны и увязалась за проезжавшим деревню отрядом. Что прижила ребенка в грехе, а после утопилась, умерла родами или сбежала к хахалю, подальше от осуждающих глаз. Отец и мать беглянки ничего не могли сказать толком, только разводили руками и стыдливо прятали взгляд. Оно и понятно, виновата была дочь или нет — исчезновением она бросила тень и на них.
Прошло время, и пересуды смолкли, нашлись другие поводы почесать языком. Анну в деревне забыли. Но Ленц не забыл. Она и сейчас приходила к нему во сне, смущая влажным, доверчивым взглядом, тугими кудрями и смуглым налитым телом. От нее веяло солнцем, горьковатой подсохшей травой — и прозрачным осенним холодом… Коснувшись мягких, ледяных как у покойницы губ, Ленц всегда просыпался. Так вышло и в этот раз: голова гудела, руки дрожали, сердце стучало так, что едва не выпрыгивало из груди. Это были стыдные, неправильные сны, но Ленцу они казались дороже всего на свете: перебрав множество женщин, он так и нашел среди них ту, единственную, на которую хотелось смотреть, как когда-то на Анну. Ленц не был ни глупцом, ни ребенком, он понимал, что Анны, скорее всего, давно нет в живых, и он никогда ее больше не встретит — но отчаянно цеплялся за детскую любовь, желая сохранить жалкие крохи света среди окружившего его мрака и грязи. Явись Анна перед ним во плоти — постаревшая, погрузневшая, волочащая за собой пьяного мужа и чумазый выводок детей — он бы ее не узнал, предпочел отмахнуться от яви, чтобы не запачкать сияющий в памяти образ.
Солнце перевалило за полдень. С реки поднялся холодный ветер, пожухшая по осени трава источала резкий полынный дух. Вот отчего ему сегодня приснилась Анна, красивая и пугающая, как ледяное сентябрьское небо.
Ряды развернули в ложбине между поросшими лесом холмами, дорога вела дальше, к реке. Едва Ленц приблизился, ветер донес до него запах дыма, лакричных леденцов и остро приправленного мяса, печеного на углях. В животе заурчало: время близилось к полудню, а он не завтракал и не ужинал. Ленц подошел к ограждению из составленных кругом повозок, заплатил два медяка за вход и отправился искать повара.
Народ кишмя кишел — должно быть, на ярмарку приехали жители всех окрестных деревень, от мала до велика. Бранились покупатели и продавцы — в надежде сбить цену, продать товар подороже. Пищали дети — кто от восторга глазеть на диковинки, кто от обиды, что родитель оттащил от лакомства или игрушки. Под навесом шли петушиные бои, в толпе сновали менялы, карманники и сбытчики краденого. На углу пекарь лил леденцы, нагревая сахар в погнутом медном блюде. Из шумного цыганского табора доносились песни и злое ржание лошадей.
Мясо жарили неподалеку от пекаря. Ленц купил себе хлеба и порцию свинины, нанизанной на прут и щедро сдобренной луком и перцем. Мигом умял половину, пачкая руки и обжигаясь, взял флягу пива и отправился искать тихое место, чтобы без помех насладиться остатками позднего завтрака.
Обойдя с задов наспех сколоченную сараюшку — перекошенные стены и крыша, из щелей торчат стебли и жухлые листья — он оказался в зарослях ивы и бузины, окруживших разъезженную поляну. Здесь когда-то стояли телеги: влажный от дождей дерн был распахан колесами, трава выдрана с корнем. На бузине чернели сморщенные ягоды, до которых еще не добрались птицы, под ветками призывно белел ствол поваленного бурей дерева. Должно быть, он уже давно глянулся путникам: кора снята, древесина до блеска отполирована, развилка стесана топором, чтобы ловчее устроить там кружку и снедь. Ленц рассудил, что лучшего не придумаешь, уселся и принялся завершать трапезу.
Ярмарочная толпа гудела в отдалении, будто влетевший в чулан шмель, щеку гладил солнечный луч, не по-осеннему светлый и жаркий. По веткам бодро скакали и чирикали птицы, успокоенные неподвижностью человека. Ленцу не было дела до ярмарки и до пичуг, его разморило от сытости и тепла. Позже он обязательно вернется к гулянию, все перещупает и пересмотрит, испробует все забавы — но сейчас отчего не вздремнуть вполглаза?
Ленц дремал, и ему снилась родная деревня. Скошенный луг пахнет увядшей травой, в садке плещется рыба, с озера доносится девичий визг… Звонче всех визжит Анна — тонкая, смуглая, черноволосая. Как пройти мимо, не брызнуть водой, не дернуть за косу?
Анна нравилась Ленцу, он рассчитывал взять ее за себя, когда придет время играть свадьбы. Но со свадьбой не сладилось: едва войдя в пору, Анна исчезла, и никто в деревне ее больше не видел. Судачили, что она польстилась на подарки и галуны и увязалась за проезжавшим деревню отрядом. Что прижила ребенка в грехе, а после утопилась, умерла родами или сбежала к хахалю, подальше от осуждающих глаз. Отец и мать беглянки ничего не могли сказать толком, только разводили руками и стыдливо прятали взгляд. Оно и понятно, виновата была дочь или нет — исчезновением она бросила тень и на них.
Прошло время, и пересуды смолкли, нашлись другие поводы почесать языком. Анну в деревне забыли. Но Ленц не забыл. Она и сейчас приходила к нему во сне, смущая влажным, доверчивым взглядом, тугими кудрями и смуглым налитым телом. От нее веяло солнцем, горьковатой подсохшей травой — и прозрачным осенним холодом… Коснувшись мягких, ледяных как у покойницы губ, Ленц всегда просыпался. Так вышло и в этот раз: голова гудела, руки дрожали, сердце стучало так, что едва не выпрыгивало из груди. Это были стыдные, неправильные сны, но Ленцу они казались дороже всего на свете: перебрав множество женщин, он так и нашел среди них ту, единственную, на которую хотелось смотреть, как когда-то на Анну. Ленц не был ни глупцом, ни ребенком, он понимал, что Анны, скорее всего, давно нет в живых, и он никогда ее больше не встретит — но отчаянно цеплялся за детскую любовь, желая сохранить жалкие крохи света среди окружившего его мрака и грязи. Явись Анна перед ним во плоти — постаревшая, погрузневшая, волочащая за собой пьяного мужа и чумазый выводок детей — он бы ее не узнал, предпочел отмахнуться от яви, чтобы не запачкать сияющий в памяти образ.
Солнце перевалило за полдень. С реки поднялся холодный ветер, пожухшая по осени трава источала резкий полынный дух. Вот отчего ему сегодня приснилась Анна, красивая и пугающая, как ледяное сентябрьское небо.
Страница
1 из 3
1 из 3
