Пожилой мужчина тяжело опустился в широкое кресло, обтянутое дорогим красным бархатом. В его внешности было что-то мефистофелевское: немного раскосые прищуренные глаза смотрят хитро, лукаво. Легко заметен и неугасающий интерес ко всему роду человеческому…
Добавить в моё избранное
7 мин, 40 сек 17414
Впрочем, было в них какое-то вечное добродушное спокойствие, свойственное мудрецам. Козлиная бородка подрагивала всякий раз, когда мужчина касался ее жилистой желтой рукой, покрытой пигментными пятнами, хотя тонкие, длинные, ухоженные пальцы с легкостью выдавали в нем аристократа прошлого столетия. На загнутом орлином носу примостились очки в элегантной металлической оправе, а на уши, плотно прижатые к голове, спадало несколько непослушных прядей еще густых пшеничных волос, сейчас аккуратно зачесанных назад.
Звали его господин Фель. Он был некрасив и в молодости, но всегда что-то в этом лице невыразимо притягивало простого обывателя. Тонкие черты, словно высеченные из камня, легкая улыбка, не сходившая с бледных губ, острый подбородок и невероятной красоты золотые глаза с огромными радужками, почти закрывавшими белок. Он сидел чинно, не касаясь спинки кресла лопатками, и пристально глядел на дверь, будто бы не моргая. Часто людям казалось, что человек этот не моргал вовсе, но сие было отнюдь не той странностью, которую должно заметить любому, кому посчастливилось встретиться с мужчиной.
Наконец раздался стук в тяжелую дверь эбенового дерева. Не дождавшись ответа, в комнату неловко ввалился немного сутулый, высокий, еще по-подростковому угловатый юноша лет семнадцати. На щеках его смеялись веснушки, губы алели в скудном освещении просторной портретной комнаты, а улыбка озаряла пыльные книжные стеллажи и дорогую, подобранную со вкусом, но ужасно громоздкую мебель. Он протянул вперед непропорционально длинные худые руки. Кожа казалась почти прозрачной, а от запястий до самых плеч бежали синие паутинки вен. Мужчина только покачал головой и, нежно взглянув на юношу, грудным басом произнес: 'В своих ладонях он держал весну'.
— Сегодня я хотел рассказать тебе одну… — пожилой господин не успел договорить, когда мальчишка перебил его.
— Да погоди, дедушка! Ты знаешь, что сегодня… — человек в черном костюме подался вперед, всякое его движение выражало скрытую угрозу и недовольство. Он, конечно, безмерно любил внука, но тот рос беспардонным наглецом. Юноша осекся, перехватив руку дедушки.
— Вы — поколение, которое разрывается на куски, — с досадой произнес Фель, практически выворачивая запястье из сустава.
Стены комнаты, обтянутые телячьей кожей, зияли дырами как признак былого великолепия, а теперь всего лишь рухлядь, от которой не хотелось избавляться стареющему аристократу — так считал мальчишка, все же находивший своеобразную прелесть в вечном покое этого дома. Казалось, все здесь было не напрасно, и всякая старая вещь не тлела, а словно застывала во времени на стыке столетий, ведь таким безупречным вкусом достойнейших представителей его семьи веяло от этого места. Он жалел только, что дедушка никогда не рассказывал о своих собственных предках — словно старик и был основателем рода, история которого, впрочем, явно тянулась от Рождества Христова, если не с начала времен, что подтверждали архивы и антикварная утварь. Господин Фель, как даже внук называл его, оставался одной из главных загадок для многих поколений, и рыжий юноша не стал исключением. Как минимум никто точно не мог сказать, сколько ему было лет.
— Я ненавижу то, что называют 'здравым смыслом'. Посмотри на этот жестокий, забавный, прекрасный мир, — начал мужчина.
— Что лежит в основе всего? Время — вот самая ужасная людская кара, вот человеческое проклятие. Мир неустанно стремится к хаосу. Энтропия: гниют апельсины на складах, плесенью покрывается хлеб в амбарах. Погибает живое. Они бились веками, чтобы избавиться от одного лишь рока — времени, но не замечали того, что творилось прямо у них под носом.
Ты наверняка считаешь меня сумасшедшим, одиноким стариком и, конечно, приходишь сюда, чтобы скрасить мои однообразные серые дни, но послушай-ка, мальчик. Нити-спирали времени, словно кокон, опутывают плоскости-пространства, и где-то среди этой бесконечной пустоты на космических ветрах проносятся Странники, проходящие сквозь ткань измерений. Мимо планет, состоящих из газа, магмы или камней, отыскивая места, где смогла зародиться жизнь. Эти существа, мальчик мой, воистину уникальны, пусть и нарушают одним своим рождением всякие правила мирозданья: лишь они одни неподвластны неугомонному ходу времени, лишь им дано преодолеть границы той огромной математической модели, в которую заключена Вселенная. Ведь если математика — лишь одна большая ошибка человечества, а не основа миров, то ничто не имеет смысла, а всякий процесс — досадная случайность, не так ли? Каждый из вас, может, даже я сам — воплощение стройной формулы, этакой теоремы 'Всего'.
И все же и царица наук однажды действительно ошиблась, создав Странников. Как сквозняк, дуновение легкого летнего ветра, они появляются на порогах чужих миров, не требуя приглашения. Что они? Как знать. Может, осколки бессознательного — совокупности людских душ и памяти.
Звали его господин Фель. Он был некрасив и в молодости, но всегда что-то в этом лице невыразимо притягивало простого обывателя. Тонкие черты, словно высеченные из камня, легкая улыбка, не сходившая с бледных губ, острый подбородок и невероятной красоты золотые глаза с огромными радужками, почти закрывавшими белок. Он сидел чинно, не касаясь спинки кресла лопатками, и пристально глядел на дверь, будто бы не моргая. Часто людям казалось, что человек этот не моргал вовсе, но сие было отнюдь не той странностью, которую должно заметить любому, кому посчастливилось встретиться с мужчиной.
Наконец раздался стук в тяжелую дверь эбенового дерева. Не дождавшись ответа, в комнату неловко ввалился немного сутулый, высокий, еще по-подростковому угловатый юноша лет семнадцати. На щеках его смеялись веснушки, губы алели в скудном освещении просторной портретной комнаты, а улыбка озаряла пыльные книжные стеллажи и дорогую, подобранную со вкусом, но ужасно громоздкую мебель. Он протянул вперед непропорционально длинные худые руки. Кожа казалась почти прозрачной, а от запястий до самых плеч бежали синие паутинки вен. Мужчина только покачал головой и, нежно взглянув на юношу, грудным басом произнес: 'В своих ладонях он держал весну'.
— Сегодня я хотел рассказать тебе одну… — пожилой господин не успел договорить, когда мальчишка перебил его.
— Да погоди, дедушка! Ты знаешь, что сегодня… — человек в черном костюме подался вперед, всякое его движение выражало скрытую угрозу и недовольство. Он, конечно, безмерно любил внука, но тот рос беспардонным наглецом. Юноша осекся, перехватив руку дедушки.
— Вы — поколение, которое разрывается на куски, — с досадой произнес Фель, практически выворачивая запястье из сустава.
Стены комнаты, обтянутые телячьей кожей, зияли дырами как признак былого великолепия, а теперь всего лишь рухлядь, от которой не хотелось избавляться стареющему аристократу — так считал мальчишка, все же находивший своеобразную прелесть в вечном покое этого дома. Казалось, все здесь было не напрасно, и всякая старая вещь не тлела, а словно застывала во времени на стыке столетий, ведь таким безупречным вкусом достойнейших представителей его семьи веяло от этого места. Он жалел только, что дедушка никогда не рассказывал о своих собственных предках — словно старик и был основателем рода, история которого, впрочем, явно тянулась от Рождества Христова, если не с начала времен, что подтверждали архивы и антикварная утварь. Господин Фель, как даже внук называл его, оставался одной из главных загадок для многих поколений, и рыжий юноша не стал исключением. Как минимум никто точно не мог сказать, сколько ему было лет.
— Я ненавижу то, что называют 'здравым смыслом'. Посмотри на этот жестокий, забавный, прекрасный мир, — начал мужчина.
— Что лежит в основе всего? Время — вот самая ужасная людская кара, вот человеческое проклятие. Мир неустанно стремится к хаосу. Энтропия: гниют апельсины на складах, плесенью покрывается хлеб в амбарах. Погибает живое. Они бились веками, чтобы избавиться от одного лишь рока — времени, но не замечали того, что творилось прямо у них под носом.
Ты наверняка считаешь меня сумасшедшим, одиноким стариком и, конечно, приходишь сюда, чтобы скрасить мои однообразные серые дни, но послушай-ка, мальчик. Нити-спирали времени, словно кокон, опутывают плоскости-пространства, и где-то среди этой бесконечной пустоты на космических ветрах проносятся Странники, проходящие сквозь ткань измерений. Мимо планет, состоящих из газа, магмы или камней, отыскивая места, где смогла зародиться жизнь. Эти существа, мальчик мой, воистину уникальны, пусть и нарушают одним своим рождением всякие правила мирозданья: лишь они одни неподвластны неугомонному ходу времени, лишь им дано преодолеть границы той огромной математической модели, в которую заключена Вселенная. Ведь если математика — лишь одна большая ошибка человечества, а не основа миров, то ничто не имеет смысла, а всякий процесс — досадная случайность, не так ли? Каждый из вас, может, даже я сам — воплощение стройной формулы, этакой теоремы 'Всего'.
И все же и царица наук однажды действительно ошиблась, создав Странников. Как сквозняк, дуновение легкого летнего ветра, они появляются на порогах чужих миров, не требуя приглашения. Что они? Как знать. Может, осколки бессознательного — совокупности людских душ и памяти.
Страница
1 из 3
1 из 3
