Переход

Красные глаза мигали, но лицо неотличимо от маски, от уже мертвого черепа, и Та-Гыр не мог отделаться от чувства «тухлятину сожрал».

Сожрал… поскорее бы узнать, каков паучий сын на вкус! На самом-то деле!

Луна растянулась на небосклоне, запутав в сети мелких рыбок-звезд. И вот шаман протянул к пленнику знаменитый жезл с козлиной головой — ехидной, злобной и насмешливой.

Сигнал услышали все.

Орки кинулись к пленнику. Рвали податливое гладкое тело, серокожее, мягковатое, точно у лежалого мертвеца — кто кривыми кинжалами резал, кто голыми руками и когтями раздирал. Со шлепком расступалась плоть, и скрипели на костях лезвия. Ышка вонзила клыки в ляжку паучьего сына, и клок мускулов еще бился, сокращался — спазматически, тесно, горьковато — в ее рту. Здоровенный воин Бу-Тхам запустил лапу во впадину подреберья, зацепил когтями и ломанул ребро — оно треснуло, точно сухая ветка, разбрызгивая мясные клочья — ароматные, чуть темноватые; мясо паучьего сына пахло рыбой и немного болотом, расползалось на языке и само текло в глотку.

Та-Гыр обхватил в кулаке мягкий член подземного выродка, податливый, на ощупь — точно птенец; живучая тварь, полуразорванная — но трепыхалась, и член был живой, теплее остального тела. Та-Гыр вырвал его с корнем, заголив багряную рану, откуда торчали какие-то белесоватые жилки, одного цвета с волосами на лобке. Та-Гыр клыкасто ухмыльнулся и отправил добычу в рот, а мошонкой и ягодицами занялись другие.

Вывороченные из живота кишки связкой плюхнулись в пыль под священным деревом. Лаково и влажно блестели, и кто-то оторвал положенный кусок — подвесил на самую острую колючку анчара.

Духи должны получить свою долю.

— Пейте его силу! Пейте силу подземных пауков! — вещал шаман. Он единственный стоял поодаль, не присоединялся к трапезе. Никто не осмелится покуситься на его порцию — шаману нечего волноваться.

Та-Гыр и Бу-Тхам на правах охотников (а Та-Гыр еще и исполнительного стража) поднесли шаману сердце — оно билось, только вырванное из груди, из толстых артерий надрывно выплескивалась густая кровь. Рядом Ышка вскрыла ножиком череп паучьего сына и тоже поднесла шаману — студенистый синеватый мозг колыхался над длинными ушами, немного погрызенными каким-то нетерпивцем.

Урхум медленно, с достоинством вкусил свою долю.

Орки клацали зубами. Они не были сыты — много ли мяса в тощей подземной твари! — но удовлетворение не было гастрономическим. Скорее оргазмическим.

Они удовлетворенно бурчали и облизывали бурыми языками кровь с клыков. Выплевывали кости и мясную пленку, явно сожалея, что потеха закончилась.

От паучьего сына остался лишь череп и несколько крупных костей. Да легкий паутинный доспех с ониксами-застежками и извилистым плетением колец.

Факелы догорали, и анчар, забрызганный свежей кровью, увешанный свежими клочками плоти, тоже выглядел вполне довольным.

И тут взвыли волкодлаки.

Вся стая. Разом — не обычным воем полнолуния, но жутким, ледяным криком, словно каждого из них заживо драли на куски, точно молчаливого паучьего сына; и ужас перекинулся с вздыбленных загривков на кожу орков — мурашками.

— Кто здесь?! — воины мигом стряхнули экстатическое забытье.

— Оружие к бою!

— Нет смысла сражаться, — раздался глубокий голос, протяжный и густой, как зараженная чумой вода.

Орки разом повернулись на его источник.

Как они не заметили приближения этого существа? Увлеклись ли пожиранием пленника, или _оно_ выползло прямиком из черных глубин, каменных глубин, полных Истинным Огнем и ужасом?

Одно ясно — существо женщина. Или, точнее, самка. Гибрид паука и женщины — женщины с серой кожей, глазами оттенка угля в костре и белыми волосами. Но только до пояса — ниже был чудовищных размеров хитиновый жар, блестящий, черный, как ониксовые пряжки на доспехах. Восемь мохнатых лап шевелились, аккуратно переступали, приближая женщину-паука к орочьему стану.

Самка не носила одежды — острые груди торчали, словно пред соитием, заострились фиолетовые соски. Гигантским червем вился, сжимая и разжимая окружья, яйцеклад.

— Матка… это Паучья Матка, — прохрипел шаман.

Орки трусами не были. Поднялся шорох — убьем ее, атакуем и разорвем на куски, как ее сына!

И снова голос — гнилостный морок перекрыл все:

— Нет смысла сражаться, — сказала Паучья Матка.

— Переход завершен.

— Что это значит? — вперед выступил Урхум, потрясая козлиным черепом, точно надеясь отогнать жуткую тварь из подземелья.

— Вы сожрали моего сына, но я сама принесла его в жертву, — отвечала женщина-паук.

— Много сотен лет я бесплодна. По нашим законам в подобном случае следует убить Матку и поставить на ее место другую, но рождались одни трутни — мужчины. И тогда я вспомнила старый обряд… рождения.