Дистанция

Мостик остался позади, но дорожка вытянулась в длиннющую ленту.

Он закричал от бессилия. Обычно к финишу он выходил на спринт, но сейчас сил почти не осталось. Легкие превратились в меха, опаленные огнем. В боку усилилась острая, колющая боль. Левую икру схватила судорога. Стиснув зубы, он продолжал бежать, но чувствовал, что потихоньку сдает. Сердце работало тяжело, неравномерно, билось с задержками, словно вместо крови качало в сосуды густой сироп. И что-то зарождалось в груди — слабое, но настойчивое жжение, как от горчичника. Все громче за спиной слышался топот и утробное бульканье. Еще немного и его схватят за пятки, вцепятся, разрывая сухожилия, а потом… страшно даже представить. Остановка — это смерть! В сотне метров впереди оказался столб-указатель — старая, воткнутая в землю железка с проржавевшим щитом. Сразу после нее начиналась аллея из синих елей со скамейками, фонариками и, дай боже, людьми.

Антон собрал всю свою волю в кулак и бросился к указателю, уже твердо зная, что потом будет отлеживаться неделю. Миновав столб, Антон резко вильнул, словно шальной заяц, и выскочил на аллею — длинное красивое место для прогулок. Противоположный конец аллеи упирался в выход из парка Прибрежный. Где-то в середине этого отрезка, спиной к нему прогуливалась молодая пара с коляской. Антон оступился, на секунду потерял равновесие, но чудом удержался на ногах.

Люди!

Он оглянулся, всматриваясь в зеленый сумрак лесополосы. Ничего. Один раз что-то вроде бы мелькнуло за деревьями, но это могла оказаться и птица. Голова кружилась. Ноги терзала боль от чрезмерных перегрузок. Голова напоминала кипящий котел с наглухо закрытыми клапанами. Антон не мог позволить себе роскошь расслабиться и, постоянно оборачиваясь назад, заковылял по аллее. Он шел, пошатывался от усталости, загребая руками, как заправский алкаш и все никак не мог отдышаться. Вытер губы тыльной стороной ладони. Слюна была розовой.

Он догонял семейную пару, стараясь на ходу хоть как-то привести себя в порядок: пригладить волосы, унять лихорадочную одышку. Стереть мертвенно-бледную маску ужаса с лица.

У параллельной дорожки, усевшись на скамейку, читал разворот газеты мужчина. Выставил перед собой, как полотно.

Как хорошо! Люди, чем их больше, тем лучше.

Антон почувствовал липкий взгляд раньше, чем снова увидел тварь. Она стояла на дорожке в обличье человека и пожирала его чернотой своего капюшона.

— Берегитесь! — сипло крикнул Антон, нагоняя молодых родителей. Хотел схватить парня за локоть, но остерегся. Молодожены медленно повернулись на шум, и Антон увидел, что у них нет лиц. Дыры глоток ото лба до подбородка украшала вязь острых акульих зубов. Ухватившись за край маленькими ручками, из коляски выглянул младенец с дыркой на круглом личике.

Мужчина опустил газету и повернул лицо-колодец с зубами-ступенями к Антону.

Мир схватился куском серого грязного льда.

А потом все они издали дикий, леденящий душу, тоскливый вопль голода и отчаяния.

И пока они вопили, протяжно, словно стая волков, Антон чувствовал, как от странной предательской немощи подкашиваются ноги, и все его тело продирает озноб. Он задыхался в изнеможении, загнанный, истощенный, постаревший за считаные минуты на десятки лет. Он плакал от бессилия и ужаса, и жар в груди становился все сильнее, будто ее прижгли раскаленной сковородкой, а они все выли на одном выдохе. Он шатался от головокружения, вызванного недостатком воздуха, в груди разгорался пожар, который охватывал внутренности и ребра, и растекался жидким огнем по артериям. Перед глазами плавали разноцветные пятна, желудок стучался в горло, ноги заплетались. Сердце словно протыкали длинными иголками.

А твари выли — громко, тоскливо, как-то сосредоточенно, будто зная все наперед.

И пока они продолжали выть, Антон отступал, незаметно, маленькими шажками, увеличивая между собой и ними дистанцию. Молясь, чтобы они этого не заметили.

Сейчас он мог сделать только одно.

Бежать.