Добавить в моё избранное
9 мин, 46 сек 9007
Но ангелы Господни, как известно, не матюгаются, а галлюцинации гвоздодёром не бьют по ноге старлея. Значит, и вправду я, настоящий. И выход настоящий предлагаю.
Зажглись лица, посветлели. Отсрочка приговора, может, доживут ещё до Нового Года.
— А трёхсотых протащить там можно будет? — первым делом спрашивает Николаев.
— Протащите, — уверенно киваю я.
— А мне оставьте автомат и пару магазинов. Прикрою.
— Ты чего, ополоумел?! Я остаюсь! — взъярился старлей, чуть не прибил, оплеуху закатил:
— У тебя невеста в Ставрополе! Тебе ещё жить и жить, придурок!
Выдержал я его взгляд:
— Это тебе, старлей, жить и жить. Сына хочешь сиротой оставить через час после рождения? Я остаюсь. Потом уползу, я же тут всё знаю, — лгу я уверенно. Не уползу, но Николаеву знать это не стоит. И снова, как всегда: я не верю, а он — верит. Но борется с собой или со мной — я не понял.
— Ты… придурок! — жалобно. И взглянул прямо в глаза мне, дёрнулся вперёд, будто обнять хотел… Отпрянули мы разом. Словно понял он всё.
— Ты… — ещё жалобнее. И неловко перекрестился. И вместо споров или ещё чего только вымолвил:
— О, Господи… На этом и кончился спор. «Идите», — мотнул я головой и отвернулся, твёрдо зная, что бойцы не ослушаются. Мой выбор, не их — вот и всё, что я им сейчас дать могу. Простите, ребята, я знаю, что каждый из вас не колеблясь выбрал бы себя — не ушёл бы. Но выбираю я, а не вы.
Бойцы собрались, подхватили раненых. Сунул мне Николаев калаш, два магазина к нему — всё, что осталось. И гранату — чтобы уйти как положено, когда патроны кончатся.
Спасибо, Николаев. Я затем и здесь.
Залезли, я снова повторил им маршрут, вручил гвоздодёр, залёг у самой поверхности. Янка в наушниках привычно надрывалась. Я обернулся напоследок — а Николаев медлит у поворота.
— Иди, — киваю.
— В моём углу… узнаете всё, — и добавил про себя: «Только поверьте».
— Я сына Русланом назову, — голос у Николаева дрожит. Эх ты, старлей… но приятно. Хоть какой-то Руслан жить будет.
… А тело Руслана Огарёва за месяц крысы уже обглодали до аккуратных косточек. Но паспорт я положил этой ночью — он почему-то со мной остался, как и гвоздодёр и плеер, в котором теперь играла только одна песня. Николаев увидит, когда будет там проходить. Узнает. Может, и не поверит, хотя что-то понял уже здесь, но это — правда. Самая настоящая. Там валяется моё тело. А Господь внял тому крику — и я умру здесь, умру, как положено сыну героя-десантника… Я перехватил поудобнее автомат, прицелился и дал первую очередь. Один из «чехов» упал.
Любит. Извини меня, Лейли.
Новая короткая очередь.
Не любит. Я Николаеву соврал: я ждать тебя не буду.
Любит. Не любит… Выпустил из рук гранату я на «Любит». Ну, значит, любишь, Лейли.
Значит будем в игры играть, Раз-два — выше ноги от земли. (Я. С. Дягилева) У меня две могилы. В одном месте я умер. В другом погиб. А разницу я вам пояснять не буду.
Зажглись лица, посветлели. Отсрочка приговора, может, доживут ещё до Нового Года.
— А трёхсотых протащить там можно будет? — первым делом спрашивает Николаев.
— Протащите, — уверенно киваю я.
— А мне оставьте автомат и пару магазинов. Прикрою.
— Ты чего, ополоумел?! Я остаюсь! — взъярился старлей, чуть не прибил, оплеуху закатил:
— У тебя невеста в Ставрополе! Тебе ещё жить и жить, придурок!
Выдержал я его взгляд:
— Это тебе, старлей, жить и жить. Сына хочешь сиротой оставить через час после рождения? Я остаюсь. Потом уползу, я же тут всё знаю, — лгу я уверенно. Не уползу, но Николаеву знать это не стоит. И снова, как всегда: я не верю, а он — верит. Но борется с собой или со мной — я не понял.
— Ты… придурок! — жалобно. И взглянул прямо в глаза мне, дёрнулся вперёд, будто обнять хотел… Отпрянули мы разом. Словно понял он всё.
— Ты… — ещё жалобнее. И неловко перекрестился. И вместо споров или ещё чего только вымолвил:
— О, Господи… На этом и кончился спор. «Идите», — мотнул я головой и отвернулся, твёрдо зная, что бойцы не ослушаются. Мой выбор, не их — вот и всё, что я им сейчас дать могу. Простите, ребята, я знаю, что каждый из вас не колеблясь выбрал бы себя — не ушёл бы. Но выбираю я, а не вы.
Бойцы собрались, подхватили раненых. Сунул мне Николаев калаш, два магазина к нему — всё, что осталось. И гранату — чтобы уйти как положено, когда патроны кончатся.
Спасибо, Николаев. Я затем и здесь.
Залезли, я снова повторил им маршрут, вручил гвоздодёр, залёг у самой поверхности. Янка в наушниках привычно надрывалась. Я обернулся напоследок — а Николаев медлит у поворота.
— Иди, — киваю.
— В моём углу… узнаете всё, — и добавил про себя: «Только поверьте».
— Я сына Русланом назову, — голос у Николаева дрожит. Эх ты, старлей… но приятно. Хоть какой-то Руслан жить будет.
… А тело Руслана Огарёва за месяц крысы уже обглодали до аккуратных косточек. Но паспорт я положил этой ночью — он почему-то со мной остался, как и гвоздодёр и плеер, в котором теперь играла только одна песня. Николаев увидит, когда будет там проходить. Узнает. Может, и не поверит, хотя что-то понял уже здесь, но это — правда. Самая настоящая. Там валяется моё тело. А Господь внял тому крику — и я умру здесь, умру, как положено сыну героя-десантника… Я перехватил поудобнее автомат, прицелился и дал первую очередь. Один из «чехов» упал.
Любит. Извини меня, Лейли.
Новая короткая очередь.
Не любит. Я Николаеву соврал: я ждать тебя не буду.
Любит. Не любит… Выпустил из рук гранату я на «Любит». Ну, значит, любишь, Лейли.
Значит будем в игры играть, Раз-два — выше ноги от земли. (Я. С. Дягилева) У меня две могилы. В одном месте я умер. В другом погиб. А разницу я вам пояснять не буду.
Страница
3 из 3
3 из 3
