Выше ноги от земли

О подозрениях («Да ты чего, Рубль, в чём этого тощего, как смерть, пацана подозревать?!») Рубцова забыто, даже самим Рубцовым. Было что-то в голосе пацана такое — что верилось.

Этим пацаном был я. И удержаться, ничего не рассказать Николаеву, было трудно. Но — нельзя… — Мать умерла, невеста в Ставрополе.

— В 15 лет невеста?! Ну и нравы… — фыркнул старлей.

— А ей сколько же?

— 13, — я пожал плечами и заставил себя добавить, будто ничего и не было:

— Вырастет. Я… подожду.

В собственные слова я больше не верил. А Николаев — верил.

Он забрал меня к себе, во временный штаб роты. Накормил — мельком подивившись отсутствию аппетита, повспоминал отца моего, его бой последний, предложил из города помочь выбраться — отказ. Никуда не пойду, а бои под землёй, мол, пересижу. Веришь, Николаев? Веришь. А я — нет.

А утром проснулись — глядь, а меня-то и нет. То ли привиделся, то ли ушмыгнул незаметно. Искать некогда — приказ двигаться. Штурмовая группа пошла, следом остальные. Бодро. «Чехи» лупят-огрызаются, но близко не подходят — стеснительные, видят, что, стоит им показаться, будет им хана.

Четыре квартала прошли — как по маслу. Даже подозрительно. На пятом бойцы расслабились немного, думали, проскочат так же легко… Но вот стоило сунуться вглубь квартала — превратились улицы в кусок геены огненной не земле. «Чехов» кругом — тьма, как волков обложили. Только заместо красных флажков — мины.

«Вот вам и Новый Год послезавтра. Успеет наступить хоть?» — с тоской подумал Николаев, знаком веля своей штурмовой группе закрепиться во дворах. Без подкрепления двигаться вперёд бессмысленно, всех «чехи» положат. Вызвал по рации полковника, доложил. У того голос усталый, помертвевший:

— Придёт помощь, сто первый, — говорит.

— Вы дождитесь только.

Старлей заверил, что понял, сплюнул на землю. Не дождутся они, коли чуда какого не случится. «Чехи» задавят числом — как только на штурм подымутся, «акбар» свой крича… Но бойцов приободрил, передал слова полкана, велел стрелять пореже, экономить патроны.

А тут «чехи» и поднялись на штурм.

— Вот и хана нам. Уже не выйдем, — выругался старлей, когда очередной миной разворотило землю в пяти метрах от него. Воронка получилась знатная — там неглубоко трубы какие-то проходили, канализационные, наверное.

Вызвал полкан, спросил, как обстоят дела. Получил матерный ответ, заверил, что постарается прислать ребят, и посоветовал, как появится возможность, уходить. Николаев пообещал прилететь на крылышках и с нимбом — как только «чехи» тут окончательно всех постреляют. Снова приободрил ребят и с грустью подумал, что Иринка его уже не дождётся. И сын, Безымянный ещё Игоревич Николаев, что со дня на день родиться должен по срокам, никогда отца не увидит.

Загнали «чехи» всех бойцов — а осталось их семь человек со старлеем Николаевым, — во двор одного из домов, остальные позанимали. Стреляют, бойцы огрызаются короткими очередями. Обложили «чехи» плотно, видать, так и полечь им предстоит здесь, среди осколков, грязного снега и воронок от взрывов.

… Вылезший из-под земля я был, верно, похож на призрака. Бледный — сколько уж под землёй провёл — и тощий, одни глазищи, поди, сверкают. А ещё мокрый и в грязи по уши. Воззрился на меня Николаев, как на видение с того света. Уж меня-то точно никто не ждал.

А я скакнул под укрытие стен, повалился на пол, с наслаждением выпустил из рук гвоздодёр, которым уже до крови натёр руки. В наушниках орёт Янка — та единственная песня, что осталась. «Выше ноги от земли».

— Ну здравствуй, — хриплю, — старлей. Видать, это семейное у Огарёвых — тебя спасать. Пить есть?

Он, всё ещё ошалело, суёт мне флягу, в которой бултыхается не успевший растаять снег. С наслаждением хлебаю, половину на себя проливая. Сам не ожидал, что так дико пить хотеться будет. Думал… впрочем, я много чего думал.

Перевёл дух. Вот теперь и поговорить можно.

— Мне, — говорю, уже не хриплю, я, — ваш полкан сказал, вы тут где-то застряли, выбраться не можете.

На душе гадко. Нехорошо, когда верят каждому твоему слову, даже такой глупости, как «Полковник ваш всё рассказал по первой просьбе непонятному мальчишке»… — Как видишь.

Я оглядел семерых бойцов, перемазанных в своей и чужой крови, четырёх раненых у стены, кивнул. Вижу.

— Я там завал разгрёб. Можно прямо отсюда далеко уйти. И на поверхность вылезти, если не завалит. Но у меня с собой гвоздодёр, крепкий, можно будет проковыряться. Так что собирайся, старлей. Отсюда прямо, на разветвлении направо, а оттуда беспрепятственно долезете до моего залаза. Это где меня Рубцов выцепил вчера.

Слушают меня бойцы, как ангела Господня или галлюцинацию свою. До тех пор, пока не заматюгался отборно, видя, что медлят, — не поверили.