Вот она, эта карта «номер семь»… , я беру ее в руки и долго смотрю на изображенного на ней всадника в латах, бесстрашно скачущего на своей колеснице, запряженной двумя сфинксами. Куда несет его всевластная рука Судьбы? Какие государства и народы должны будут заплатить кровью за его неподражаемое искусство творить в мирах Правду и Справедливость…
Добавить в моё избранное
5 мин, 30 сек 11079
Я провожаю взором его бешеную скачку, и молю богов, чтобы они пронесли этого неистового всадника мимо…, и облегченно вздыхаю, увидав, что взбешенные сфинксы на этот раз уносят его куда-то вдаль, за границы Млечного Пути… Гулкую пустоту разорвал скрежет несмазанного засова:
— Обед, Ваше Превосходительство!
Клавдий повернулся: ехидный тон голоса не вызвал у него злобы, — смотревшие на него с той стороны решетки глаза имели право на ненависть. Он, Клавдий, сделал для этого все, что только было в его силах.
Есть не хотелось, но ему нужно было взять эту ужасную похлебку…, хотя бы для того, чтобы они не думали, что Клавдий Овидий Гракх напуган известием о завтрашней казни, и от этого потерял аппетит. «Не дождутся!» — подумал Клавдий, подходя своими широкими шагами к двери и беря налитую в миску мутную жижу, и кусок черствого темного хлеба.
С хлестким скрежетом втянулась в чрево двери металлическая подставка; захлопнулась дверца…, исчезли глаза надсмотрщика. Эти слаженные движения каждый раз напоминали Клавдию безотказную работу баллисты, перезаряжаемую его прекрасно тренированными солдатами. Вот и теперь «оживший» металл напомнил ему славные сражения: развернутые знамена, стойкие шеренги пикинеров и, несущуюся на флангах, дикую, необузданную конницу… «И, все-таки, они показали ему! Этому диктатору, этому тирану со «сладкими словами» и коварными мыслями! Они — его солдаты знаменитого XI легиона, стоявшего когда-то насмерть перед ордами Восточных племен! А он думал, что сможет безнаказанно насаждать свои порядки, ломая статуи богов и отдавая своим варварским вождям наших женщин!» Клавдий подошел к окну. Оно было совсем небольшое, и выглядывавшее из него небо казалось маленьким пятнышком Непознанного среди изведанной им темноты принявшего его когда-то мира… … — Что с тобой, Клавдий? У тебя же вся тога в крови! — Донна Летиция, — молодая, раскрасневшаяся от жаркого южного солнца, — с ужасом смотрит на мальчика.
— На Гонорию бросились собаки, и я заступился за нее… — О, боги! А что, рядом не было ни одного мужчины!
Мальчик хмурится. Красавица Летиция уже начинает вызывать в нем взрослые чувства, и ему неприятно, что она по-прежнему считает его ребенком.
— О, боги, — что же мы скажем твоей матери! Давай, снимай скорее тогу! Терелий, Терелий, — скорей за доктором! Молодой господин опять восстанавливал справедливость!
— Что же с тобой делать, юный Клавдий? Что ты смеешься? Тебе что, не больно?
Мальчик мотает головой. Он смеется, ведь белокурая Гонория поцеловала его в благодарность за спасение… От мыслей Клавдия оторвал стук топора: «Виселица…, это для меня готовят виселицу»…, — подумал он, прислушиваясь к деловито-спокойному стуку. Он даже представил себе прилежно работающего там, за стеной, плотника: здорового, розовощекого, с красными после вчерашней пьянки глазами… «Неужели скоро я буду болтаться на виселице…, — такой беззащитный, что любая собака сможет кинуть в меня камень, не опасаясь последствий…, а ведь еще месяц назад сам тиран бледнел от вести о том, что мои войска приблизились к нему на расстояние одного перехода. Да, наверное, так и будет, и с этим, видимо, уже ничего нельзя поделать»… Клавдий прошелся по камере: широким, твердым шагом, — как ходил всегда, неизменно вызывая зависть у всех мужчин патрицианских родов империи. Мысли его, описав круг, вновь вернулись к белокурой девушке, но уже десять лет спустя после того случая с собаками.
Когда тиран взошел на престол, начались «гонения на инакомыслящих», которые заключались в том, что богатые патрицианские семьи объявлялись вне закона: все их имущество конфисковывалось в пользу последнего, а сами они подвергались истреблению. Вот тогда-то Клавдий и спрятал у себя на вилле Гонорию с матерью и младшими сестрами. А когда к нему пришел вооруженный отряд, для того, чтобы учинить обыск, — решительно расправился с ними, не оставив никого в живых.
Потом ему, конечно же, пришлось бежать вместе с семьей Гонории, но после этого белокурая дева уже не могла ему отказать, и согласилась сделаться его женой. Там же, в походном вагончике, тогда и началась их семейная жизнь, полная любви и сверкавших по ночам над их головами звезд… И уже потом, по пути в Веренну, их встретили ликующие жители, узнавшие об учиненном им справедливом возмездии. Тогда-то он и стал Клавдием Справедливым, поведя за собой тех, кто хотел и мог сопротивляться.
Устав ходить, Клавдий сел на скамью: «А мог ли он прожить свою жизнь по-другому? Наверное…, но тогда для этого ему пришлось бы пройти мимо, убегавшей от собак девочки…, а спустя десять лет тихо сидеть на своей вилле, моля богов, чтобы они уберегли его от коварного ока тирана. В таком случае, зачем бы ему была нужна такая жизнь! Как бы смог он просыпаться и начинать новый день, зная, что не в силах ничего сделать с несправедливостью этого мира»… Клавдий огляделся.
— Обед, Ваше Превосходительство!
Клавдий повернулся: ехидный тон голоса не вызвал у него злобы, — смотревшие на него с той стороны решетки глаза имели право на ненависть. Он, Клавдий, сделал для этого все, что только было в его силах.
Есть не хотелось, но ему нужно было взять эту ужасную похлебку…, хотя бы для того, чтобы они не думали, что Клавдий Овидий Гракх напуган известием о завтрашней казни, и от этого потерял аппетит. «Не дождутся!» — подумал Клавдий, подходя своими широкими шагами к двери и беря налитую в миску мутную жижу, и кусок черствого темного хлеба.
С хлестким скрежетом втянулась в чрево двери металлическая подставка; захлопнулась дверца…, исчезли глаза надсмотрщика. Эти слаженные движения каждый раз напоминали Клавдию безотказную работу баллисты, перезаряжаемую его прекрасно тренированными солдатами. Вот и теперь «оживший» металл напомнил ему славные сражения: развернутые знамена, стойкие шеренги пикинеров и, несущуюся на флангах, дикую, необузданную конницу… «И, все-таки, они показали ему! Этому диктатору, этому тирану со «сладкими словами» и коварными мыслями! Они — его солдаты знаменитого XI легиона, стоявшего когда-то насмерть перед ордами Восточных племен! А он думал, что сможет безнаказанно насаждать свои порядки, ломая статуи богов и отдавая своим варварским вождям наших женщин!» Клавдий подошел к окну. Оно было совсем небольшое, и выглядывавшее из него небо казалось маленьким пятнышком Непознанного среди изведанной им темноты принявшего его когда-то мира… … — Что с тобой, Клавдий? У тебя же вся тога в крови! — Донна Летиция, — молодая, раскрасневшаяся от жаркого южного солнца, — с ужасом смотрит на мальчика.
— На Гонорию бросились собаки, и я заступился за нее… — О, боги! А что, рядом не было ни одного мужчины!
Мальчик хмурится. Красавица Летиция уже начинает вызывать в нем взрослые чувства, и ему неприятно, что она по-прежнему считает его ребенком.
— О, боги, — что же мы скажем твоей матери! Давай, снимай скорее тогу! Терелий, Терелий, — скорей за доктором! Молодой господин опять восстанавливал справедливость!
— Что же с тобой делать, юный Клавдий? Что ты смеешься? Тебе что, не больно?
Мальчик мотает головой. Он смеется, ведь белокурая Гонория поцеловала его в благодарность за спасение… От мыслей Клавдия оторвал стук топора: «Виселица…, это для меня готовят виселицу»…, — подумал он, прислушиваясь к деловито-спокойному стуку. Он даже представил себе прилежно работающего там, за стеной, плотника: здорового, розовощекого, с красными после вчерашней пьянки глазами… «Неужели скоро я буду болтаться на виселице…, — такой беззащитный, что любая собака сможет кинуть в меня камень, не опасаясь последствий…, а ведь еще месяц назад сам тиран бледнел от вести о том, что мои войска приблизились к нему на расстояние одного перехода. Да, наверное, так и будет, и с этим, видимо, уже ничего нельзя поделать»… Клавдий прошелся по камере: широким, твердым шагом, — как ходил всегда, неизменно вызывая зависть у всех мужчин патрицианских родов империи. Мысли его, описав круг, вновь вернулись к белокурой девушке, но уже десять лет спустя после того случая с собаками.
Когда тиран взошел на престол, начались «гонения на инакомыслящих», которые заключались в том, что богатые патрицианские семьи объявлялись вне закона: все их имущество конфисковывалось в пользу последнего, а сами они подвергались истреблению. Вот тогда-то Клавдий и спрятал у себя на вилле Гонорию с матерью и младшими сестрами. А когда к нему пришел вооруженный отряд, для того, чтобы учинить обыск, — решительно расправился с ними, не оставив никого в живых.
Потом ему, конечно же, пришлось бежать вместе с семьей Гонории, но после этого белокурая дева уже не могла ему отказать, и согласилась сделаться его женой. Там же, в походном вагончике, тогда и началась их семейная жизнь, полная любви и сверкавших по ночам над их головами звезд… И уже потом, по пути в Веренну, их встретили ликующие жители, узнавшие об учиненном им справедливом возмездии. Тогда-то он и стал Клавдием Справедливым, поведя за собой тех, кто хотел и мог сопротивляться.
Устав ходить, Клавдий сел на скамью: «А мог ли он прожить свою жизнь по-другому? Наверное…, но тогда для этого ему пришлось бы пройти мимо, убегавшей от собак девочки…, а спустя десять лет тихо сидеть на своей вилле, моля богов, чтобы они уберегли его от коварного ока тирана. В таком случае, зачем бы ему была нужна такая жизнь! Как бы смог он просыпаться и начинать новый день, зная, что не в силах ничего сделать с несправедливостью этого мира»… Клавдий огляделся.
Страница
1 из 2
1 из 2
