Я постучался в дом бабушки Пелагеи. Сначала, по — человечески, в дверь. Потом забарабанил в окно. Из собачьей будки, гремя цепью, высунулась собачья будка с печальными слезящимися глазами. Бабушка Пелагея отворила, я представился юным сантехником — сан из страны восходящего Солнца.
Добавить в моё избранное
2 мин, 49 сек 12137
— Наконец-то! А то жду! Жду! — пропуская, посторонилась. Ноги ее в пестрых носках с дырками на пятках юркнули мышами в шлёпанцы. Бабка взвизгнула — она боялась мышей, покосилась на меня — «ой, что это я!» — прижала морщинистую ладонь к пустому рту и вышла вон, будто воздух из шарика.
Шарик заскулил и, свернувшись шапкой-ушанкой, окочурился.
Я остался в чужом доме один. Бабушкины внуки Серёжа и Валя играли в детском саду в песочек. Я сам видел, когда шёл в гости. Песочек зыбок и сыпуч, проникал в рот и нос, забивал глаза. Ребята барахтались в нём, как в непроходимой топи. Чтобы выбраться из песочка, они нуждались в прочной верёвке времени и шесте удачи.
Я думал, бабушка скоро вернётся. Далеко ли ей в шлёпках! Скинул осеннее пальто, собачья шапка и шарф полетели на стул, осмотрелся: печка, две комнатки, удобства во дворе. Если б Пелагея вернулась, я скорчил бы рожу и спросил, не течёт ли у неё унитаз. Бабушка не возвращалась. Я понял: она умерла.
Когда снова — на правах хозяина, осматривал дом, со скрежетом несмазанного механизма закачался мохнатый от паутины маятник настенных часов. Из его корпуса как-то стыдливо посыпалась тонкая струйка времени, образуя на полу песчаную горку. В мансарде часов, проскрежетав, растворились створки. « Кукушка, кукушка, сколько мне жить?» — загадал я. Кукушка ошалело выскочила из домика, раскрыла клюв, скрипнула крыльями и грохнулась об пол, как самоубийца. Не прокуковав. Пытаясь отделаться от дурного предчувствия, я подошел к печке, чтобы сплясать, но из поддувала на меня прыгнул паук.
Шапка со страху свалилась под стул и поджала уши с завязками.
Липкие лапы паука ловко оплели нитями. В доме бабушки Пелагеи хранится много всяческих ниток, покойница любила вязать. Паук хорошенько спутал меня с мухой, я не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой. Паук спросил, не сантехник ли я сан из страны восходящего солнца?
— Пауки не разговаривают! — ответил я.
— А что делают? — удивился паук.
— Кровь сосут!
— Стереотипы! — сказал он, но сам, чтобы не забрызгаться, повязал белый с крестом слюнявчик на мохнатую грудку. В два прыжка он приблизился ко мне, изо рта на шею брызнула дезинфекционная слюна, паук вгрызся челюстями в пульсирующую жилку.
Я забился в коконе из ниток, но вскоре затих. Слюна действовала с лёгким наркотическим эффектом. Я равнодушно наблюдал, как шапка шмыгнула носом в дверь. Во дворе звякнула цепь. Кровь тихо шелестела через жилку от меня к пауку. Стыдно признаться, но было приятно. Паук рос на глазах, как надувная игрушка. В мгновение предо мной натурально промелькнули детство, отрочество и юность членистоногого. А я всё, слабел, слабел, пока не потерял сознание.
Очнулся и с трудом выкарабкался из-под горы ниток. Паук пропал, только зияла огромная дыра в срубе дома. Сделалось страшно за мир, который не представлял, какая от паука исходит угроза.
Я взглянул в запылённое зеркало. Оттуда глядел высушенный — кожа да кости — старец с глубокими, как пропасть, глазницами. Двумя чешуйчатыми конечностями старец держал клубок, двумя другими конечностями сматывал в клубок нитки.
В дверь постучались:
— Бабушка Пелагея! Бабушка!
Блестящими чёрными щупальцами, опираясь за стены и пол, помогая ногам-лапам удерживать равновесие, я добрался до двери, взглянул в щёлку: у крыльца переминались внуки бабушки Пелагеи Серёжа и Валя. Валя вытряхивал песок из карманов, Серёга зло сплёвывал. Я почувствовал неладное и полез под печку, но дверь распахнулась — яркий дневной свет ослепил. Я застыл, и тут же набежала огромная тень от Сережиного башмака.
— Серёжа, не надо! — заорал Валя — Паучки — к сча… Сильный треск разорвал Валины слова и последнее, что успело промелькнуть в голове: любопытно, к чему же там паучки!
Шарик заскулил и, свернувшись шапкой-ушанкой, окочурился.
Я остался в чужом доме один. Бабушкины внуки Серёжа и Валя играли в детском саду в песочек. Я сам видел, когда шёл в гости. Песочек зыбок и сыпуч, проникал в рот и нос, забивал глаза. Ребята барахтались в нём, как в непроходимой топи. Чтобы выбраться из песочка, они нуждались в прочной верёвке времени и шесте удачи.
Я думал, бабушка скоро вернётся. Далеко ли ей в шлёпках! Скинул осеннее пальто, собачья шапка и шарф полетели на стул, осмотрелся: печка, две комнатки, удобства во дворе. Если б Пелагея вернулась, я скорчил бы рожу и спросил, не течёт ли у неё унитаз. Бабушка не возвращалась. Я понял: она умерла.
Когда снова — на правах хозяина, осматривал дом, со скрежетом несмазанного механизма закачался мохнатый от паутины маятник настенных часов. Из его корпуса как-то стыдливо посыпалась тонкая струйка времени, образуя на полу песчаную горку. В мансарде часов, проскрежетав, растворились створки. « Кукушка, кукушка, сколько мне жить?» — загадал я. Кукушка ошалело выскочила из домика, раскрыла клюв, скрипнула крыльями и грохнулась об пол, как самоубийца. Не прокуковав. Пытаясь отделаться от дурного предчувствия, я подошел к печке, чтобы сплясать, но из поддувала на меня прыгнул паук.
Шапка со страху свалилась под стул и поджала уши с завязками.
Липкие лапы паука ловко оплели нитями. В доме бабушки Пелагеи хранится много всяческих ниток, покойница любила вязать. Паук хорошенько спутал меня с мухой, я не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой. Паук спросил, не сантехник ли я сан из страны восходящего солнца?
— Пауки не разговаривают! — ответил я.
— А что делают? — удивился паук.
— Кровь сосут!
— Стереотипы! — сказал он, но сам, чтобы не забрызгаться, повязал белый с крестом слюнявчик на мохнатую грудку. В два прыжка он приблизился ко мне, изо рта на шею брызнула дезинфекционная слюна, паук вгрызся челюстями в пульсирующую жилку.
Я забился в коконе из ниток, но вскоре затих. Слюна действовала с лёгким наркотическим эффектом. Я равнодушно наблюдал, как шапка шмыгнула носом в дверь. Во дворе звякнула цепь. Кровь тихо шелестела через жилку от меня к пауку. Стыдно признаться, но было приятно. Паук рос на глазах, как надувная игрушка. В мгновение предо мной натурально промелькнули детство, отрочество и юность членистоногого. А я всё, слабел, слабел, пока не потерял сознание.
Очнулся и с трудом выкарабкался из-под горы ниток. Паук пропал, только зияла огромная дыра в срубе дома. Сделалось страшно за мир, который не представлял, какая от паука исходит угроза.
Я взглянул в запылённое зеркало. Оттуда глядел высушенный — кожа да кости — старец с глубокими, как пропасть, глазницами. Двумя чешуйчатыми конечностями старец держал клубок, двумя другими конечностями сматывал в клубок нитки.
В дверь постучались:
— Бабушка Пелагея! Бабушка!
Блестящими чёрными щупальцами, опираясь за стены и пол, помогая ногам-лапам удерживать равновесие, я добрался до двери, взглянул в щёлку: у крыльца переминались внуки бабушки Пелагеи Серёжа и Валя. Валя вытряхивал песок из карманов, Серёга зло сплёвывал. Я почувствовал неладное и полез под печку, но дверь распахнулась — яркий дневной свет ослепил. Я застыл, и тут же набежала огромная тень от Сережиного башмака.
— Серёжа, не надо! — заорал Валя — Паучки — к сча… Сильный треск разорвал Валины слова и последнее, что успело промелькнуть в голове: любопытно, к чему же там паучки!
