Добавить в моё избранное
8 мин, 16 сек 15822
Свинья боится быть зарезанной.
Мне хотелось окликнуть стрелочника, но что я могла поделать и потому просто одернула себя. Молча позволила судьбе и дальше плести свои узоры, а рабочему вокзала трясущимися руками перевести стрелки рельс. Всего несколько сантиметров, а стоят такую великую цену.
И часы все подгоняют время, не желая пощадить мир. Я бы хотела разбить их, остановить быстрый ход золотистых шестеренок, но только обернулась, чтобы увидеть как в туманной дали появляется черный паровоз, чья решетка, отделанная стальными вставками, напоминала клыки зверя. Паровой котел пыхтел, выпуская клубы дыма, тяжелые поршни крутили колеса, что несли на себе эту огромную машину.
Такие паровозы называли «Черными волками», а данный был одним из немногих уцелевших в гражданской войне, что разделила страну на две неровные части, и потому прямо на меня смотрело дуло его пушки. Она напоминала мне страшный глаз, в центре которого бился темный и злой огонь. Сколько смертей принесла она? Много.
А еще больше опасные железные птицы, изобретение гениального ученого Мартинса, что бороздили небо бронзовыми крыльями и будто соколы бросались на своих жертв, опаляя неистовым огнем и омывая меня их смертями, словно дождем.
Люди сами творили смерть, но вину перекладывали на мои плечи, словно могли тем смыть кровь со своих рук.
Но это не означало, что я желала того же солдатам, всего лишь пешкам в играх великих, и, тем-более, храбрым медсестрам, которые чудом выжившие в кровавой войне, возвращались на военном паровозе домой.
Казалось, что сама война долетела до никогда не знавшей ее столицы, чтобы забрать вырвавшихся из цепких лап счастливчиков. И даже дирижабли, что парили над городом не могли защитить их от врага, ведь тот затерялся среди своих.
Я трусливо отвернулась и тут же услышала скрип, а затем скрежет падающего и переворачивающегося паровоза, звон стекла, взрывы газовых фонарей, шипение огня и последовавшие за этим испуганные крики людей на перроне и площади.
А затем уже не управляла собой, другие силы понесли меня в самую гущу горя и смерти. Я сама была ею и могла лишь радоваться, видя, что уцелевших все таки больше половины. Но голоса умирающих звенели в моей голове, дурманили. И я была кому-то матерью, кому-то сестрой, любимой, другом, братом, отцом… Но еще большим был голос ненависти. Всепоглощающей и мерзкой ненависти. Живые люди проклинали меня, с горечью говорили, что вот она старуха пришла косить новые жертвы. Не могла позволить молодым пожить, пила жадно их юную горячую кровь. Винили меня в случившемся и никто не задумался о стрелочнике и служивом.
Зато я кляла их со всех сил, и лишь ждала того часа, когда встречусь с ними. Тогда буду старухой, я это знала, радовалась этому. Тогда в моих руках будет топор.
Сейчас же могла лишь пытаться помочь несчастным, вела их в светящийся коридор, что выводил в невесомость и бесконечность. Будут ли они счастливы там? Сложный вопрос. Я не знала заслужили ли эти люди счастье, если да, судьба будет милостива, если нет — вновь жестока.
Глаза полные страха, слезы, крики, стоны все смешалось, а я видела только лица своих… жертв. Что обманывать, они были моими жертвами, люди правы. Но я не радовалась этим жертвам, хотя собирала их жизни с упорством и жадностью старухи-смерти.
Я не помнила, как все закончилось, когда вокзал с горящим поездом растворился, унесся с собой рыдания и голоса полицейских, надевавших наручники на стрелочника. Последнему радовалась, но только не смеющимся глазкам служивого, что изловчился и угощал теперь все тем же злосчастным виски бледного сыщика. Я шепнула свинье, что вскоре вернусь за ним. Слышал ли он? Надеюсь, что да, ведь в глазках мигнул ужас. Понял ли свою судьбу? Вряд ли. Но ему придется. Кара всегда приходит, пусть не в жизни, так в смерти. И я стану его карой. Жестокой и алчной.
Громкие рыдания исчезли и им на смену пришел тихий, но пронизывающий тело глухой плач. Я стояла в небольшой, но аккуратной спальне. Драгоценная фотография на столе, бронзовый телефонный аппарат, книги, перо, чернильница и недописанное письмо, статуэтки ангелочков, цветочниц в стеклянном шкафу и большое зеркало, в котором увидела себя: миловидную даму со стянутыми в пучок волосами и строгим платьем с устаревшим квадратным вырезом.
Плакала молодая девушка, сидящая на краю кровати, на которой лежала седовласая старая женщина. Последняя что-то шептала девушке, на что она кивала, но не могла унять слез.
Моя жертва ждала смерти, боль точила ее уже несколько месяцев, она давно звала меня, молила, а я не могла избавить несчастную от страданий, пока не придет время.
Я шагнула вперед и когда взяла хрупкую руку умирающей, почувствовала, как небольшая часть моей извечной ноющей боли поутихла. Нити связывали меня с моими жертвами, как только они ступали на дорожку смерти, я чувствовала тоже что и они, переживала их последние мгновения, страдания, но и радости тоже, жила с ними… жила в них.
Мне хотелось окликнуть стрелочника, но что я могла поделать и потому просто одернула себя. Молча позволила судьбе и дальше плести свои узоры, а рабочему вокзала трясущимися руками перевести стрелки рельс. Всего несколько сантиметров, а стоят такую великую цену.
И часы все подгоняют время, не желая пощадить мир. Я бы хотела разбить их, остановить быстрый ход золотистых шестеренок, но только обернулась, чтобы увидеть как в туманной дали появляется черный паровоз, чья решетка, отделанная стальными вставками, напоминала клыки зверя. Паровой котел пыхтел, выпуская клубы дыма, тяжелые поршни крутили колеса, что несли на себе эту огромную машину.
Такие паровозы называли «Черными волками», а данный был одним из немногих уцелевших в гражданской войне, что разделила страну на две неровные части, и потому прямо на меня смотрело дуло его пушки. Она напоминала мне страшный глаз, в центре которого бился темный и злой огонь. Сколько смертей принесла она? Много.
А еще больше опасные железные птицы, изобретение гениального ученого Мартинса, что бороздили небо бронзовыми крыльями и будто соколы бросались на своих жертв, опаляя неистовым огнем и омывая меня их смертями, словно дождем.
Люди сами творили смерть, но вину перекладывали на мои плечи, словно могли тем смыть кровь со своих рук.
Но это не означало, что я желала того же солдатам, всего лишь пешкам в играх великих, и, тем-более, храбрым медсестрам, которые чудом выжившие в кровавой войне, возвращались на военном паровозе домой.
Казалось, что сама война долетела до никогда не знавшей ее столицы, чтобы забрать вырвавшихся из цепких лап счастливчиков. И даже дирижабли, что парили над городом не могли защитить их от врага, ведь тот затерялся среди своих.
Я трусливо отвернулась и тут же услышала скрип, а затем скрежет падающего и переворачивающегося паровоза, звон стекла, взрывы газовых фонарей, шипение огня и последовавшие за этим испуганные крики людей на перроне и площади.
А затем уже не управляла собой, другие силы понесли меня в самую гущу горя и смерти. Я сама была ею и могла лишь радоваться, видя, что уцелевших все таки больше половины. Но голоса умирающих звенели в моей голове, дурманили. И я была кому-то матерью, кому-то сестрой, любимой, другом, братом, отцом… Но еще большим был голос ненависти. Всепоглощающей и мерзкой ненависти. Живые люди проклинали меня, с горечью говорили, что вот она старуха пришла косить новые жертвы. Не могла позволить молодым пожить, пила жадно их юную горячую кровь. Винили меня в случившемся и никто не задумался о стрелочнике и служивом.
Зато я кляла их со всех сил, и лишь ждала того часа, когда встречусь с ними. Тогда буду старухой, я это знала, радовалась этому. Тогда в моих руках будет топор.
Сейчас же могла лишь пытаться помочь несчастным, вела их в светящийся коридор, что выводил в невесомость и бесконечность. Будут ли они счастливы там? Сложный вопрос. Я не знала заслужили ли эти люди счастье, если да, судьба будет милостива, если нет — вновь жестока.
Глаза полные страха, слезы, крики, стоны все смешалось, а я видела только лица своих… жертв. Что обманывать, они были моими жертвами, люди правы. Но я не радовалась этим жертвам, хотя собирала их жизни с упорством и жадностью старухи-смерти.
Я не помнила, как все закончилось, когда вокзал с горящим поездом растворился, унесся с собой рыдания и голоса полицейских, надевавших наручники на стрелочника. Последнему радовалась, но только не смеющимся глазкам служивого, что изловчился и угощал теперь все тем же злосчастным виски бледного сыщика. Я шепнула свинье, что вскоре вернусь за ним. Слышал ли он? Надеюсь, что да, ведь в глазках мигнул ужас. Понял ли свою судьбу? Вряд ли. Но ему придется. Кара всегда приходит, пусть не в жизни, так в смерти. И я стану его карой. Жестокой и алчной.
Громкие рыдания исчезли и им на смену пришел тихий, но пронизывающий тело глухой плач. Я стояла в небольшой, но аккуратной спальне. Драгоценная фотография на столе, бронзовый телефонный аппарат, книги, перо, чернильница и недописанное письмо, статуэтки ангелочков, цветочниц в стеклянном шкафу и большое зеркало, в котором увидела себя: миловидную даму со стянутыми в пучок волосами и строгим платьем с устаревшим квадратным вырезом.
Плакала молодая девушка, сидящая на краю кровати, на которой лежала седовласая старая женщина. Последняя что-то шептала девушке, на что она кивала, но не могла унять слез.
Моя жертва ждала смерти, боль точила ее уже несколько месяцев, она давно звала меня, молила, а я не могла избавить несчастную от страданий, пока не придет время.
Я шагнула вперед и когда взяла хрупкую руку умирающей, почувствовала, как небольшая часть моей извечной ноющей боли поутихла. Нити связывали меня с моими жертвами, как только они ступали на дорожку смерти, я чувствовала тоже что и они, переживала их последние мгновения, страдания, но и радости тоже, жила с ними… жила в них.
Страница
2 из 3
2 из 3
