Скачок

Он вышел в коридор. И не узнал его: пространство казалось нарисованным рукой сумасшедшего художника-примитивиста. Линии из сплошных превратились в пунктиры, а налет сепии усилился, превратился в квинтэссенцию самого себя, опрокинув баланс цвета — темное стало светлым и наоборот. Здесь было холоднее, и Данилов заметил, как облачко пара от его дыхания превращается в стайку треугольников, быстро распадающихся на короткие штришки. Под потолком тускло горела лампочка, покрытая толстым слоем пыли. Что-то билось о стекло. Не мошкара. Убогий свет от лампочки едва выхватывал из тьмы-света пространство коридора на пару метров вокруг, все остальное было погружено в светотьму. Данилов притворил дверь кабинета и пошел на кухню. Для чего предстояло преодолеть весь коридор и оказаться возле парадной двери, пройдя мимо трех комнат.

Данилов отправился в путь. Дверь в спальню бабушки, Клавдии Васильевны, была приоткрыта и, проходя мимо, он мог мельком разглядеть нехитрый интерьер. Что-то заставило его остановиться и приникнуть к щели. Из небольшого телевизора, установленного на комоде, выглядывало лицо ведущего, произносящего какой-то пространный монолог. Вместо глаз у него зияли дыры. Развалившись в кресле, толстый господин с роскошной посеребренной бородой вещал:

— … вторая жизнь. Переход совершается на самом базовом, атомарном уровне, и вы его даже не почувствуете. Возможно, однажды вы уже это делали и сами не догадываетесь о своих способностях. Поверьте, это не труднее, чем наше сердцебиение или дыхание. Один английский экспериментатор… Данилов перевел взгляд на кровать. Там, растопырив суставчатые лапы, прикрытый пледом лежал гигантский богомол. В фасетчатых глазах отражались блики телевизора, усики сонно шевелились, пощелкивали. Не спит, решил Данилов и тихонько затворил дверь. Постояв с минуту в задумчивости и глядя на стены с топорщащимися волосками, по которым пробегали волны пупырышек, Данилов подумал о детях. Надо проверить, как они там. Он прошел дальше и заглянул в детскую. Скрипнула дверь, он поморщился: надо смазать, все время забываю. Но Анечка и Димка не проснулись, с виду все было нормально. В кроватках мирно лежали две куклы с глазами-пуговками. Данилов заметил, что с дочки сползло одеяло, и аккуратно подоткнул обратно. Из одного места на локте у сына выбивалась солома. Опять рассадил, конечно же на футболе, не без гордости и умиления подумалось ему. Утром зашьем.

Третью комнату наполнял чайный полумрак. Горел абажур. Данилов видел, как супруга, уютно устроившись у стола, читает книжку, правда, с порога было не разглядеть обложку.

— Все работаешь? — спросила Лидия.

— Уже закончил. Сейчас лягу, — он привалился к дверному косяку.

— Сделаю дела.

— Хорошо.

— А ты?

— Надо дочитать, последняя глава.

Данилов хотел уйти, но она томно потянулась:

— Саша… — Да?

— Прикрой форточку, пожалуйста. Что-то мне зябко.

Данилов прошел в их альков, закрыл форточку и задвинул занавески.

— Спасибо, — гибкие зеленые вьюны благодарно поползли вверх по его руке, забираясь под рукав рубашки.

— Я тебя жду.

— Ладно, — он прошел мимо кадки, сорвал с Лидии пару пожелтевших листочков и отправился на кухню.

Здесь что-то происходило. Под столом и стульями, под кухонным гарнитуром и мойкой топотали маленькие ножки, кто-то невидимый быстро перебегал по полу, что-то нечленораздельно пища на своем тарабарском языке. Снова они. И недели не прошло. Опять придется покупать отраву и мазать ею всю квартиру, а потом собирать крохотные тушки в мешок и следить, чтобы Анечка не тащила их в рот. С потолка свисала огромная иссиня-черная смолянистая капля с тремя изогнутыми трубками, влажно вздрагивающими в такт внутренней пульсации. Данилов проверил индикатор и сунул под средний отросток кружку. В посуду потекла вязкая серая слизь с белой пеной. Холодная. Ждать, когда чай разогреется, совершенно не хотелось, поэтому он ограничился и таким.

Утолив жажду и почти завершив ночной обход, он задержался у парадной, проверить замки. Здесь слышалось равномерное гудение на низких частотах, оно явно исходило снаружи, перебиваемое иногда резкими резонирующими скачками эха. Данилов прислушивался к этим звукам и никак не мог определить их источник. Что может так шуметь? Приложив ухо к двери, он бессмысленно смотрел в зев коридора, выполненный негативом. Посмотрел в глазок: чернота. Иногда среди какофонии звуков слышались как бы голоса, но настолько искаженные, словно их пропустили через микшер, насытили металлическим скрипом и высокими обертонами, как у китов, подающих сигналы на глубине.

Данилов вспомнил свое детство. Недалеко, через реку от их дома был железнодорожный вокзал, и диктор постоянно объявлял прибытие и отбытие поездов. Искаженный расстоянием, голос из вокзальных динамиков казался эхом из иного мира, особенно по вечерам, когда на платформы приползали тепловозы с серебристыми цистернами, словно гигантские инопланетные черви.