Скачок

Мальчишкой он всегда стоял на берегу речки и смотрел на башню вокзала, на огни из ее окон, на движение поездов, но никогда, сколько себя помнил, не видел там людей — вокзал казался исполинской механической игрушкой, которая заведена однажды на потеху кем-то и для кого-то.

Что-то похожее сейчас слышалось из-за двери.

Данилову надоело торчать у парадной и, отперев все замки, он распахнул дверь.

Вместо лестничной площадки снаружи была чернота. Абсолютная, сплошная, густая как деготь, она простиралась от коробки двери и до бесконечности, нигде не начинаясь и не заканчиваясь. Она была везде и всюду, и Данилов просто пробил в ней брешь, как одинокий пузырь, всплывший на поверхность воды из глубины. Он стоял и пялился в эту черноту, из которой доносилось резонирующее эхо от обрывков фраз, каких-то промышленных сигналов, отрывки мелодий, звуковая пульсация и скрипы, вздохи и звон, то ли на слишком высокой, то ли на немыслимо низкой частоте. Данилову показалось, что он падает в бесконечное пространство без верха и низа, что координаты утратили свое значение и сейчас его унесет в эту черноту, как щепку в океан. А может быть, это она хлынет сюда и затопит все до самого потолка.

Данилов медленно, почти нехотя закрыл парадную, аккуратно и методично, на все замки. Пройдя в спальню, стараясь не разбудить свернувшуюся на ночь Лиду, он присел на краешек кровати, чувствуя, как под его тяжестью проседает перина. Сбоку висело зеркало, и Данилов мог видеть часть себя — свою мохнатую морщинистую руку, устало скребущую колено длинным желтоватым когтем.

Он лег на спину и постарался ни о чем не думать.

По потолку ползали квадраты света от фар проезжающих на улице машин.

Данилов закрыл глаза и погрузился во тьму, в центре которой медленно зарождалось малиновое свечение, расцветающее обручами когерентно упорядоченных волн.