Мы все, собравшиеся здесь, читали замечательные романы Анны Райс и помним, с какой любовью были выпестованы образы ее кровососущих героев. Ладные, стройные романтические личности, куда душевней, лучше и краше их, периодически сменяющихся, современников. Да что там, специфические «женские романы»?
Добавить в моё избранное
8 мин, 28 сек 16699
В классике жанра, Стокеровском «Дракуле» антагонист являет собой не менее возвышенный идеализированный образ английского аристократа с незначительными странностями.
Герой же моего повествования напрочь лишен какой бы то ни было притягательности. Мой бывший друг, про которого речь пойдет в дальнейшем, когда я видел его в последний, я надеюсь, раз, являл собой ужасающее зрелище. И раньше не попиравший своим мощным станом дверных косяков, он скрючился и даже как-то весь сжался, словно стыдясь своего нынешнего вида. Кожа его на лице потемнела и стянулась, как у мумии, местами прорезаемая глубокими гноящимися трещинами. Руки — наоборот, белесые и распухшие, словно у утопленника, увенчаны желтыми скрюченными когтями. Редкие волосы торчат клочьями, а одежда превратилась в перепачканные землей лохмотья.
В тот, последний раз, мы встречались с ним на кладбище. Вернее даже — не встречались. Я стоял над ним, сжимая в руке остро заточенный деревянный кол, и колебался, не решаясь нанести последний удар.
А началась наша дружба, между прочим, еще в школе, со всеми, вытекающими из столь юного и нежного возраста, запусками бумажных самолетиков из окна учебной аудитории и перекурами на переменах в не предназначенных для этого помещениях. Потом было пиво в закутке между забором и школьной котельной, когда на хвост нам падал, мгновенно хмелевший, одноклассник «ботаник», загадочным образом изредка затесывающийся в нашу компанию безоглядных прожигателей быстротечной юности, или, залпом ополовинивающий наши скромные запасы, истопник Рабинович. Впрочем, в таком случае мы тут же перекочевывали в, собственно, саму котельную и героически отнекивались от мутной зловонной жидкости; а отчество у него на самом деле было Романович… вроде… Моего друга звали Алисом, а малопьющий «ботаник» откликался на кличку Вокипута.
На школьном выпускном Алис окатил нашего бывшего завуча шампанским, угробив тому жутко дорогой, но беззастенчиво линючий разноцветный галстук, принявшую цвет оного, рубашку и пиджак, что приобрел цвета всего видимого, слышимого и непроизносимого спектра. Затем — впервые в жизни мы споили Рабиновича так, что на утро его извлек из клумбы с одуванчиками, привлеченный молодецким храпом, страж порядка, получил по морде, после чего истопник миролюбиво ретировался в место естественного обитания. Мы же в тот вечер, втроем с Вокипутой, отправились на центральную площадь города, якобы за девочками, однако, врожденной скромности всех троих оказалось достаточно для того, чтобы не завязывать знакомства даже с выпускницами параллельных учебных заведений.
Когда, наконец-таки, похмелье рассеялось, школьные годы превратились в такое же призрачное воспоминание, как и выпускная ночь, со всеми ее фонтанами вечной дружбы народов на рассвете на берегу Пионерского озера. Алис устроился на работу, я поступил в институт, а очкастый «ботаник» неожиданно для мира, удалился на долгие годы, но не в монастырь — а в военное училище.
Мы встретились с моим школьным другом вновь лишь через несколько лет и я с удивлением узнал, что пока я продолжал заливать свою жизнь разномастным спиртным, свою он потратил на поиски семейного благополучия, достигнув в оном конкретных успехов. Нежное белокурое создание звалось Ален и была она к тому времени на третьем месяце семейного счастья… Напившись у них в гостях, я с пафосом цитировал Бодлера, требовал налить даме спирту и обязывал наречь «счастье» моим именем. Лишь глубоко заполночь чете Алисов удалось выставить меня из своей Страны Чудес в мутный и мрачный мир моего извечного ликероводочного дуализма.
Последовавшие за сим месяцы мне тогда казались ужасными. Я глушил в вине свое одиночество, вместо динамита швыряя в бездонный омут бокала таблетки димедрола, забросил все — учебу, подработки и безнадежно канул в черную топкую депрессию. Если бы я знал, чем обернется мимолетное счастье моего приятеля; если б мог тогда предвидеть свою роль в будущей трагедии… Настоящий кошмар начался, когда посреди ночи Алис прервал мое осоловелое бдение над бутылкой дешевого коньяка тревожным ночным звонком. Он умолял меня приехать, а я, как водится в подобной ситуации, не имел на это ни сил, ни возможности, ни банального желания. Так и не выяснив толком, что у него стряслось, я оттянул-таки поездку до утра и первым же трамваем, на который мне удалось проснуться, приехал в неновый район недорогих что-тостроек; долго проблуждал в поисках нужного дома — хорошо хоть лифт работал.
Ален лежала в бреду, теряясь в смятой постели, сливаясь по цвету с мятыми простынями. Лишь на подушке коричневое пятно запекшийся крови, кровавые капли на пододеяльнике и предвещающий смерть удушающий запах болезни… Мой друг поведал мне, что всего несколько дней назад не подававшая малейших признаков недомогания, Ален внезапно сдала и, похоже, не осталось никакой надежды ни для нее, ни для того, что могло бы стать полноправным членом их семьи, если бы судьба не продулась бы в пух и прах старухе с косой.
Герой же моего повествования напрочь лишен какой бы то ни было притягательности. Мой бывший друг, про которого речь пойдет в дальнейшем, когда я видел его в последний, я надеюсь, раз, являл собой ужасающее зрелище. И раньше не попиравший своим мощным станом дверных косяков, он скрючился и даже как-то весь сжался, словно стыдясь своего нынешнего вида. Кожа его на лице потемнела и стянулась, как у мумии, местами прорезаемая глубокими гноящимися трещинами. Руки — наоборот, белесые и распухшие, словно у утопленника, увенчаны желтыми скрюченными когтями. Редкие волосы торчат клочьями, а одежда превратилась в перепачканные землей лохмотья.
В тот, последний раз, мы встречались с ним на кладбище. Вернее даже — не встречались. Я стоял над ним, сжимая в руке остро заточенный деревянный кол, и колебался, не решаясь нанести последний удар.
А началась наша дружба, между прочим, еще в школе, со всеми, вытекающими из столь юного и нежного возраста, запусками бумажных самолетиков из окна учебной аудитории и перекурами на переменах в не предназначенных для этого помещениях. Потом было пиво в закутке между забором и школьной котельной, когда на хвост нам падал, мгновенно хмелевший, одноклассник «ботаник», загадочным образом изредка затесывающийся в нашу компанию безоглядных прожигателей быстротечной юности, или, залпом ополовинивающий наши скромные запасы, истопник Рабинович. Впрочем, в таком случае мы тут же перекочевывали в, собственно, саму котельную и героически отнекивались от мутной зловонной жидкости; а отчество у него на самом деле было Романович… вроде… Моего друга звали Алисом, а малопьющий «ботаник» откликался на кличку Вокипута.
На школьном выпускном Алис окатил нашего бывшего завуча шампанским, угробив тому жутко дорогой, но беззастенчиво линючий разноцветный галстук, принявшую цвет оного, рубашку и пиджак, что приобрел цвета всего видимого, слышимого и непроизносимого спектра. Затем — впервые в жизни мы споили Рабиновича так, что на утро его извлек из клумбы с одуванчиками, привлеченный молодецким храпом, страж порядка, получил по морде, после чего истопник миролюбиво ретировался в место естественного обитания. Мы же в тот вечер, втроем с Вокипутой, отправились на центральную площадь города, якобы за девочками, однако, врожденной скромности всех троих оказалось достаточно для того, чтобы не завязывать знакомства даже с выпускницами параллельных учебных заведений.
Когда, наконец-таки, похмелье рассеялось, школьные годы превратились в такое же призрачное воспоминание, как и выпускная ночь, со всеми ее фонтанами вечной дружбы народов на рассвете на берегу Пионерского озера. Алис устроился на работу, я поступил в институт, а очкастый «ботаник» неожиданно для мира, удалился на долгие годы, но не в монастырь — а в военное училище.
Мы встретились с моим школьным другом вновь лишь через несколько лет и я с удивлением узнал, что пока я продолжал заливать свою жизнь разномастным спиртным, свою он потратил на поиски семейного благополучия, достигнув в оном конкретных успехов. Нежное белокурое создание звалось Ален и была она к тому времени на третьем месяце семейного счастья… Напившись у них в гостях, я с пафосом цитировал Бодлера, требовал налить даме спирту и обязывал наречь «счастье» моим именем. Лишь глубоко заполночь чете Алисов удалось выставить меня из своей Страны Чудес в мутный и мрачный мир моего извечного ликероводочного дуализма.
Последовавшие за сим месяцы мне тогда казались ужасными. Я глушил в вине свое одиночество, вместо динамита швыряя в бездонный омут бокала таблетки димедрола, забросил все — учебу, подработки и безнадежно канул в черную топкую депрессию. Если бы я знал, чем обернется мимолетное счастье моего приятеля; если б мог тогда предвидеть свою роль в будущей трагедии… Настоящий кошмар начался, когда посреди ночи Алис прервал мое осоловелое бдение над бутылкой дешевого коньяка тревожным ночным звонком. Он умолял меня приехать, а я, как водится в подобной ситуации, не имел на это ни сил, ни возможности, ни банального желания. Так и не выяснив толком, что у него стряслось, я оттянул-таки поездку до утра и первым же трамваем, на который мне удалось проснуться, приехал в неновый район недорогих что-тостроек; долго проблуждал в поисках нужного дома — хорошо хоть лифт работал.
Ален лежала в бреду, теряясь в смятой постели, сливаясь по цвету с мятыми простынями. Лишь на подушке коричневое пятно запекшийся крови, кровавые капли на пододеяльнике и предвещающий смерть удушающий запах болезни… Мой друг поведал мне, что всего несколько дней назад не подававшая малейших признаков недомогания, Ален внезапно сдала и, похоже, не осталось никакой надежды ни для нее, ни для того, что могло бы стать полноправным членом их семьи, если бы судьба не продулась бы в пух и прах старухе с косой.
Страница
1 из 3
1 из 3
