Муза

Но столько же раз, сколько он помышлял о самоубийстве, он вытаскивал голову из петли, выливал за окно стакан с ядом, ставил пистолет на предохранитель. Ведь если Она погибла — сколь более мучительны будут скитания его Там, с бесконечным осознанием своего одиночества, покуда сейчас есть слабая, но надежда на то, что когда-нибудь и где-нибудь они встретятся снова.

Шло время, но его тягучий путь так и не привёл к страждущему спасение. Как-то раз он, озверев от алкоголя, выбежал на балкон в одних кальсонах, и, упав на колени и закинув голову высоко к небу, начал обвинять его в том, что оно забрало Его Деву. Он потрясал кулаками, силясь стряхнуть с небосвода равнодушные звёзды, а по лицу его струились слёзы; рот же источал самую грязную хулу Владыке Неба и Творцу Сущего. Брань лилась из его естества грязным потоком, безудержным, ибо копилась она долго, всё никак не находя выход. Когда хула кончилась, на её место заступили жалкие мольбы о возвращении Её, чтобы Она просто посещала его в те моменты, когда он стискивает в пальцах перо. Просто видеть и ощущать Её, не помышляя боле о том, чтобы коснуться тонкого белого шёлка её хрупких рук.

Но небо молчало, однако молчание это не было равнодушным, оно тлело затаённым гневом на жалкого червя, извивавшегося в алкогольном тумане на влажных от ночной росы досках балкона. Вот он — воздевает руки к немым бледным светилам, лицо опухло от слёз и выпитого, красные от бессильной усталой ярости глаза полнятся безумием — жалкий, раздавленный червь, из чьего наполовину разорванного тела выпирают внутренности, на которые не зарятся ни птицы, ни мухи. Он может умереть — но слишком боится терять жизнь, потому отчаянно цепляется за неё своим омерзительным телом. И нарушает безмолвный покой вселенной своими буйными криками, ропща об утерянном вдохновении, любви и смысле жизни — воплощённых в одной единственной Деве. Вот наступает момент, когда его немолодой организм не способен больше выносить продолжительную истерику — и он падает в тревожное забытье, распростершись на открытой небу площадке. И оно умиряет свой гнев, ведь теперь ничто не нарушает ровные волны эфира. И космические туманы поднимаются из колодцев небытия, укрывая холодные огни вышек, маяками тлеющих над шатким сознанием потерявшего всё писаки… Проснулся он следующим вечером, ближе к полуночи. Он изрядно промёрз, однако, вместо того, чтобы пойти в дом и отогреться, остался на балконе, смотря на тёмный неухоженный сад, символ своего расцвета, ныне превратившийся в символ упадка. Сон на холодной поверхности практически без одежды, а также предельный всплеск эмоций вывели его из этилового тумана, и он мог видеть и осознавать реальность незамутнённой.

Тогда-то и коснулся его лица нездешний ветер, что преодолел громадный путь из глубин мироздания, изошедший из тех сфер, что лежат за Пределом. Этот ветер встряхнул его седые космы, запорошил глаза пеплом мёртвых звёзд, и зашептал в самые его уши слова на языке, что не известен никому на земле, но который он, неожиданно для себя, понимал — а понимая, внимал.

С души его пали покровы, и, влекомый дыханием чужеродной силы, он разорвал ненавистные оковы тела и воспарил над своим домом, городом, страной, планетой, миром… Он пронизал пространство и время, видел серые монолиты Уг'на, запорошенные песком храмы Тееба, скрытые в толще ржавого ила зубцы Йхо-Рхраа, невыразимые стены Ул'фхегнарди, иллюзорную Чёрную Башню над рекой Последнего Рубежа; преломлялся лучом на углах и гранях, отражаясь на чешуе Неделимого; внимал песнопениям гхоттов, что кружат в бесконечном танце вокруг пульсара двойной звезды… Но только лишь звёздные демоны издали свой неистовый вой у подступов к Пределу, он рухнул с немыслимых высот обратно в тело, которое покинул столь внезапно и восхитительно. Звёздный ветер мягко касался его кожи — но и в глубинах себя он чувствовал его.

Он пошёл к рабочему столу, сел за него, взял перо, бумагу — и вскоре она покрылась строчками первого за столь большой промежуток времени стихотворения. Оно не было похоже на те, что он писал до этого — в нём не было того земного, на что вдохновляла его Муза, но было то, что лежит по ту сторону всех восприятий. В последующие ночи он продолжил сочинительство. Отныне иномировые ландшафты восставали в его творениях, а немыслимые существа восхваляли своих Владык на незримых тропах Пустоты. Он снова стал популярен, и вскоре сравнялся, а где-то и затмил таких мастеров, как лорд Дансени, Блейк, Блэквуд, По и некоторых других. Он не только возродился — но переродился, и как поэт, и как человек.

Ведь поднятый на крылах звёздного ветра, он получил ответ на вопрос, почему Дева оставила его. И о том, как далее сложить свой путь, он теперь тоже имел ясное представление.

Небо милостиво, хотя и не стоит проверять эту милость, вызывая его гнев. Каждую ночь он сидел за своим рабочим столом, перо лихорадочно бегало по бумаге, оставляя за собой картины того, что неподвластно простым людям, как бы далеко они не транслировали своё сознание, и к помощи каких бы психотропных веществ не прибегали.